Ослепительный нож - Вадим Полуян

- Дай руку, батюшка, - приподнялась с одра Евфимия и, поднятая Всеволожем, крепко обняла отца.

12

-  Июнь - ау! Закрома пусты, ждут новой жатвы, - оповестила Полагья, входя в одрину.

Боярышня глядела в оконце, чуть приподняв занавеску, и не ответила.

- Москва тоже пуста, как после морового поветрия, - продолжила сенная девушка и принялась за уборку.

Евфимия увидела: Васёныш пересёк двор, отвязал коня у ворот, вскочил в седло. Кумганец отворил перед ним воротину…

В этот первый летний день солнце было в зените, когда Василий Косой прибыл к боярину Всеволожу и они запёрлись в боковуше Ивана Дмитрича. Сейчас светило низошло до церковных маковок, а беседа только окончилась. Боярышня на цыпочках заходила в отцову ложню, что соседствовала с боковушей, где он работал, приникала ухом к тесовой стенке, да уловила лишь три слова, сказанные отцом.

Она переживала за Устю, отай совершила то, чего не смела племянница. Месяц прошёл, как на Москве вокняжился Юрий Дмитрич, а старший сын его, обручённый с внукою Всеволожа, будто бы позабыл о свадьбе. Дед нареченной терял терпение. Сама счастливица звонкий смех меняла на злые слёзы. Жених отговаривался безвременьем. И вот подслушаны всего-то три слова Ивана Дмитрича: «Выкупить правую руку». То есть выполнить то, о чём бил по рукам, отдать просватанную, обручённую внучку.

- Что, что ответил на эти слова мой Васенька? - впилась в руку Евфимии острыми ноготками Устя.

- Тихо было говорено, - оправдывалась Евфимия. - У батюшки три слова разобрала, а у Васёныша чуть больше - четыре. Он сказал громко: «Худое охапками, хорошее щепотью». Вряд ли это о тебе.

Племяшка насупленно опустила голову, то надевая, то снимая с десницы тонкую кожаную перчатку, явно великую для её руки.

- Откуда это у тебя? - заинтересовалась тётка.

- Перстянка Васенькина! - гордо показала племянница. - На лавке обнаружила в столовой палате, где мой свет трапезовал с дедушкой.

Боярышня поцеловала Устю в лоб и пошла к отцу. Он, мучаясь одиночеством и дурными предчувствиями, охотно делился с ней новостями. А новости день ото дня худ шал и: то князь Юрий Патрикеич, литовский выходец, отъехал в Коломну с сыном Иваном, то братья Ряполовские вчетвером, то князья Оболенские втроём, то Кобылины-Кошкины, то Плещеевы. Даже купечество пошлое неохотно растворяет свои лабазы. От всех один сказ: «Не привыкли служить князьям галицким». Сегодня же весть была из рук вон плохая. Едва дочь вошла, отец окатил её студёным ушатом:

- Очнувшийся Василиск со старой и молодой княгинями двинулся во главе переметнувшегося боярства из Коломны к Москве.

- Как? - изумилась Евфимия. - Ведь он связал душу клятвой на кресте и Евангелии.

Боярин горько махнул рукой.

- Торопом, торопом обласкал его Юрий Дмитрич, одарил ценной рухлядью, напутствовал пиром с флейдузами и прочей музикией. Теперь музикия будет иная… А всему Филимоновский стрый виной, - принялся он ругать Симеона Фёдоровича Морозова, дядю верного Василиусова слуги Филимонова, а своего необоримого соперника у великокняжеского престола. Впрочем, уж не такого необоримого. Юрий Дмитрич стал подвергать любимца немилостивым укоризнам, да поздно. - Змий выполз из своего нырища, - схватился за голову Всеволож, - назад не загонишь. Вятчане отбыли домой, галичан немного, московляне же, будто мана их соблазнила, все потянулись по Рязанской дороге навстречу своему нещечку.

При слове «нещечко» Евфимия вспомнила Мастридию, представила скорый приезд на Москву Витовтовны и тоже упала духом. Когда допрежь рассказала батюшке о жуткой встрече с Мастридией во дворце, он в гневе на княгиню-мать сжал кулаки: «Ненавижу её величайшей ненавистью!» Теперь же, чтобы уйти от тяжёлых мыслей, Иван Дмитрич резко переменил беседу:

- Как наша юная княжна?

- Тоскует, - отвечала Евфимия.

- Уговори потерпеть, - наказал отец. - Дела осложнились так, что мне правую руку не выкупить, а Василию Юрьевичу свадебную кашу не заварить. Тезоименник коломенский не отпустил ему времени. Боюсь, как бы разума его не лишил. Не чуток к мудрым советам был нынче мой гневный гость. Нацелил устье меча не на истинного врага, а на недоумка Морозова. Ну да невелика оплошка, опомнится.

Евфимия выходила из боковуши, когда боярин сказал вослед:

- Конюшего предложил мне Василий Юрьич из своих верных слуг. Я дал добро. Нынче же придёт. Именем Олфёр, прозваньем Савёлов.

В одрине племянницы боярышня застала одну из лесных сестёр, Бонедину землячку, Янину. Выросшая в Москве шляхтянка в отличие от подруги детства чисто изъяснялась по-русски. И ещё она отличалась от Бонэдии угловатостью, как серенькая осинка от белой берёзки.

- Я у княжны ожидаю тебя, боярышня, - сообщила Янина.

- По какому понадобью? - присела Всеволожа на лавку.

Дева мельком глянула на Устю, мотнула головой.

- Тайны нет. Бонедя меня тревожит. Слюбилась она с известным тебе рязанским дворянином Бунко.

- То есть как слюбилась? - подняла брови Евфимия. - Точнее выразиться, влюбилась.

Янина снисходительно поглядела на девственницу.

- Живут, яко муж с женой.

Боярышня не нашлась, что сказать. Юная княжна покраснела.

- Не при Усте бы эти речи, - укорила себя Янина. - Да вы обе уже невесты. Пора не только с лица, а и с изнанки судить о жизни. Вот я считаю: грех предаваться утехам любви невенчанно!

- Карион открывался передо мною, - тихо вымолвила Евфимия. - Да всуе оказалось просить Бонэдию сменить веру. Она тут тверда как камень.

- Зато в ином не тверда, - осудила Устя.

- Надо рязанца уговорить, - предложила Янина, не обратив внимания на слова княжны. - Не примет ли он истинную веру?

- Карион в вере истинной, - возразила Евфимия.

- Прости за мою погрубину, - спохватилась полячка. - Только где же для наших влюблённых путь к благозаконному браку?

Всеволожа призналась:

- Не ведаю.

- А вот я на ложе с возлюбленным невенчанная не лягу, - твердила своё Устинья.

- Не зарекайся, - остерегла Янина. - Судьба коварна.

- Моя судьба - мачеха! - в один шаг вступила в своё горе княжна. - Не дождаться мне свадьбы! - зарыдала она. - Отошлют в Тверь, в обитель, где инока-матушка отреклась от жизни. Не поменяться мне кольцами с другом Васенькой. Не люба я его сердцу…

- Успокой её, сестрица Янина, ты же провидица, - тихо попросила Евфимия.

- Амма Гнева рассердится, коли правду скажу, - прошептала полячка.

- Стало быть, правда нехороша? - шёпотом спросила Евфимия.

- Чего шепчетесь? - рассердилась Устя.

- Спрашиваю, скоро ли Акилина свет Гавриловна питомиц своих отправит в Нивны, - по нужде солгала боярышня.

- Завтра мы туда едем, - как бы на вопрос отвечала Янина. - Остаётся лишь Власта. Она ещё здесь амме Гневе понадобна.

- Вруньи, - надулась Устя. - Я слышала: Янина не хочет прозреть мою судьбу с Васенькой.

- Отчего ж не хочу? - смутилась полячка. - Однако мне для прозренья вещица требуется от твоего жениха. А её и нет.

Евфимия прикусила губу, зная, что воспоследует за этими словами.

Устя вскочила, порылась на своём одре в изголовье и протянула вещицу:

- Вот…

То была перстянка Косого.

Янина растерянно осмотрела изделие из тончайшей лайки.

- Ин, будь по-твоему. Вели Полагье принесть горшок с колодезной водой, только что зачерпнутой.

- Макитра, в коей трут мак, не сгодится ли? - спросила княжна.

Янина кивнула. Кликнули Полагью. На лавке появился глиняный облитой горшок с водой. Провидица склонилась над ним и деловито зашептала на ляховицком языке, время от времени погружая персты в воду.

- Обмакни, невеста, мизинец, - обратилась она к Усте.

Та повиновалась и удивилась:

- Колодезная вода… тепла! Вновь тихий невнятный шёпот…

- Обмакни перст указательный.

- Горяча! - отдёрнула княжна порозовевший палец.

Колдунья кинула в горшок перстянку, и вода окровавилась.

Наблюдавшая Всеволожа не придала этому значения: перстянка-то крашена.

- Засвети свечу, прилепи сюда, - указала Усте лесная дева на край макитры.

Та всё исполнила, хотела заглянуть в горшок, однако рука колдуньи отвела любопытную.

- Ты глянь, - Янина поманила Всеволожу.

Евфимия приблизилась и отшатнулась. От макитры пахло свежей кровью. Провидица тянула за рукав, и Всеволожа взглянула…

Она увидела в неверном свете бревенчатые сени. На стене висел оскард, рогатая, как будто ляховицкая, секира, о каких рассказывал бывавший в Кракове отец. А на полу лежал в кровавой луже… конечно же… бородка клинышком, лицо сухое… конечно же, это боярин Симеон Феодорович, это Морозов с рассечённой грудью… В дверях будто бы Шемяка с искажённым ликом. А кто склонился над убитым?.. Вот распрямился, отирает меч… Это Васёныш! - чуть не вскрикнула Евфимия. И тут же вспомнила недавние слова отца: «Нацелил устье своего меча не на врага, на недоумка Морозова»…