Железная хватка графа Соколова - Валентин Лавров

На сей раз хоронили бедную сироту, у которой не было ни капиталов в завещании, ни даже родственников. Последних представлял простонародной наружности здоровенный мужчина в двубортном длинном плаще, с волосами, зачесанными на лоб. Это и был фабрикант химического производства Сергей Александрович Барсуков, в доме которого произошло несчастье.

Нищих было много, ибо, как прошел слух, после похорон для всех обещали раздачу мелких денег да пироги и кисель. И хотя Сергей Александрович был необыкновенно скареден, но все поверили этой вести, как наш народ верит всяким небылицам, если они обещают что-нибудь приятное.

Но теперь необыкновенно много приперлось любопытных, составивших такую процессию, что городовые вынуждены были заворачивать на соседние улицы ломовых извозчиков и лихачей.

Соколов пробился поближе к юродивому. На нем было изношенное барское легкое пальто, большие руки держали посох, босые ноги месили осеннюю грязь. Возраста он был самого неопределенного — то ли сорок, то ли семьдесят. Сыщика поразило лицо Андрюшеньки — породистое, с тяжелыми, чуть прикрытыми веками, полное глубокого смирения и вместе с тем величественное. Юродивый заметил Соколова, задержал на графе умный, пронзительный взгляд.

Поцелуй

Соколов с Сонькой пристроились к процессии. Тут продолжался начатый, видать, уже давно разговор.

Старик с худым бритым лицом, все время покашливая и сутулясь, сказал с застенчивой полуулыбкой:

— Слух есть, что сам хозяин, кхе, кхе, Барсуков-фабрикант, к девице под юбку заглядывал. То-то переживает...

Его весело оборвала красавица лет тридцати, с полным, круглым и очень чистым лицом, на котором живо горели черные глаза:

— Под юбку, говоришь? Куда ему, Барсукову. Бодрится так только, хоть и богат, а не под кадрель он ей! Что за ухажер! Мне такого и бесплатно не хочется.

Маленькая, высохшая старуха с безумно вытаращенными глазами вдруг стала выкрикивать, потрясая клюкой:

— Против воли Божьей пошла самоубитая! Сочеталась со дьяволом — первоначальником греха всякого!

Толстая коротконогая баба, повязанная крест-накрест темным платком, согласно поддакнула:

— Лярва двуногая! Теперь ей за оградой яма вырыта, и панихиды не будет, и записку за ее подавать невозможно.

Сонька вздохнула, перекрестилась:

— Зря, милые, над гробом лаетесь! Велик грех, да Господь и падших завещал любить и жалеть. Долго ли нас, женский пол, охмурить, в любовные тенета завлечь?

Крошечная старуха аж руками замахала:

— Да ты, девка, и сама небось под кустом возлечь рада? Тьфу, окаянство противное!

Набросились на Соньку и другие бабки, да вдруг произошло необычное. Андрюшенька величественным движением руки раздвинул свиту, подошел к Соньке, перекрестил ее и поцеловал в макушку. Громко произнес:

— Господу потребна не жертва, но любовь! — и по его щеке пробежала слеза.

Народ истово закрестился, зашептал:

— Истинно не жертва!

Язык французский

В этот момент процессия уперлась в закрытые кладбищенские ворота. Произошло некоторое замешательство. Народец словно забыл, что прах сироты на кладбище не пустят, и самочинно пытался открыть ворота. Появился смотритель в высоких сапогах, перемазанных глинистой землей, и в безрукавной тужурке в полоску. Протянул руку:

— Могилка для самоубийцы во-он возле оврага, прям у нашей ограды. Извозчик, свою катафалку туда направляй.

Извозчик было дернул вожжи. Зашоренные лошадки, покорно опустив головы, толкнулись вперед по косогору.

Вдруг Андрюшенька воздел вверх костыль, властно крикнул:

— Не ходи! В овраге драчие и крапива произрастают, а деве непорочной близ алтаря место.

Народец словно враз выдохнул:

— «Непорочная», говорит... Как же так?

Андрюшенька пробился вперед, замахнулся костылем на смотрителя:

— А я говорю: рой яму возле церкви... Мученица!

Народ дружно загалдел:

— Делай, хоронилщик, как Андрюшенька указал!

Смотритель растерянно молчал, отступил за кладбищенскую калитку.

В этот решительный момент в дело вмешался сам фабрикант Барсуков. Он выхватил у погребального извозчика кнут и замахнулся на людишек, которые пытались поворотить лошадей вспять — к кладбищенским воротам.

— Пошли, окаянные! Где полиция?

Соколов заметил, что рука у фабриканта перевязана. Сыщик усмехнулся:

— Ну я полиция! Чего кнутом размахался?

Барсуков недоуменно вытаращился на сыщика, странно смешался, бросил извозчику кнут, примирительно заговорил:

— Так, видите, рвань бесчинствует! Порядок такой — хоронить за оградой. А мне что? В ограде даже приличней.

Соколов поманил пальцем:

— Божий человек, Андрюшенька, где сироту хоронить будем?

Юродивый внимательно посмотрел на графа и вдруг произнес на чистейшем французском языке:

— Ou il vous plaira... (Где прикажете...)

Стоявшие рядом людишки хоть ничего не поняли, но прямо-таки ахнули, а Соколов смиренно вздохнул:

— Андрюшенька сказал на кладбище. — Цыкнул на смотрителя: — Открой, несчастный! — И, ухватившись ручищами за кованую ограду, так стал ее раскачивать, что казалось, она вот-вот слетит с петель и грохнется на осеннюю, присыпанную рыжим листом землю.

Смотритель не на шутку испугался, залепетал:

— А как же без разрешения архиерея? Самоубиенных не положено...

— Ты слыхал, что сказал Божий человек? А он тьму веков прозревать способен. Пусть могильщики быстро роют...

— Я человек казенный, мне все едино. Я к покойным хорошо отношусь. Ведь это такой же человек, только без дыхания. Эй, Прошка, Колька! Полиция указала изготовить могилку срочно. Извиняйте, ваше благородие, господин командир, за труды платить придется. Бесплатно нынче одни воробьи чирикают. — Спрятал ассигнацию, перекрестился. — Вот спасибочки! Все у Бога будем. Да и девушку жалко: померла от веревки разубеждением в любви.

Выстрел

Могильщики бодро замахали лопатами. Вскоре за алтарной стеной образовалась яма. В нее бросили лапника. Андрюшенька запел молитву, ему подтянули другие. Гроб медленно опустился вниз. О крышку гроба стукнулись комья земли. Народец плакал. Барсуков стоял насупленный.

Те, кто уже попрощался с покойной, стали тянуться к выходу. Сонька встретила какую-то подружку, и они оживленно беседовали, стоя возле ворот.

Юродивый Андрюшенька подошел к Соколову, потрогал заскорузлым пальцем его грудь и хитро подмигнул:

— А с тобой, граф, скоро, ох, скоро увидимся! Бойся лысого, коварного...

Нищая братия и многие из любопытных спешили вернуться к дому Барсукова, где ожидались поминальная закуска и раздача милостыни. Сам Барсуков, как и положено, стоял возле могилы и принимал сочувственные обращения. Соколов заметил, что фабрикант явно нервничает, то и дело как бы вопросительно кидая взоры на сыщика. Тот изобразил самый равнодушный вид, разглядывая памятники и удаляясь в глубь узкой дорожки.

Вдруг Соколов увидал, что Барсуков, набирая ходу, бросился к выходу. «Ах, испугался! — с удовольствием подумал Соколов. — Невероятно, приметами сходен и с отправителем телеграммы, и гостем “Европы”, что к мертвому Шахматисту забегал. Надо спешить за беглецом, а то потом ищи-свищи ветра в поле».

Соколов бегом бросился на главную аллею, ведущую к воротам. Барсуков оглянулся и теперь уже не таясь, расталкивая людишек, припустился наутек.

— Стой, — заорал Соколов. — Стрелять буду!

Он выхватил из-под мышки свой полицейский мощного боя «дрейзе» и грохнул в небо. Беглец понимал, что сыщик не рискнет в него палить, поскольку кругом были люди. Барсуков уже добежал до ворот. Мгновение, и он вспрыгнет в свою легкую коляску, дожидавшуюся его, и тогда его догонит лишь ветер.

Последняя служба

Народец перепугался стрельбы, стал разбегаться среди могил. И только куражная Сонька не заробела, подставила ножку несшемуся мимо Барсукову. Он кувырком полетел в кладбищенскую грязь, теряя шляпу, мордой проскользив по жидкой земле. Но быстро нашелся, поднялся. Сонька отважно бросилась на фабриканта, повисла на нем.

Тогда Барсуков выхватил из-под пальто кинжал и всадил его в грудь славной девушки. Сонька зашаталась, повисла было на кованой ограде ворот, ухватившись за нее руками, но медленно сползла вниз.

Соколов, словно разъяренный тигр, прыгнул на Барсукова и кулаком, сжимавшим рукоять револьвера, словно кувалдой, долбанул его по голове. Убийца рухнул, словно подкошенный. Сыщик склонился к Соньке:

— Жива? Скажи хоть слово...

Сонька приоткрыла веки, с трудом улыбнулась и тихо, лишь губами, шепнула:

— Любимый! Прощайте...

Она дрогнула всем телом, вытянулась и на полувздохе испустила дух.