Железная хватка графа Соколова - Валентин Лавров

— Молодец! — Соколов обнял Жирафа. — Как и обещал, представлю тебя к медали.

Таинственный Ульянов

Допрос бесплодно длился почти до двух часов ночи.

Барсуков оказался трудным орешком. Он шипел:

— Все равно в петлю меня засунете. Буду молчать.

Жираф заботливо то и дело приносил крепкий горячий час с печеньем и ватрушками.

Соколов, казалось, использовал все разумные доводы — убийца сокрушенно качал головой и твердил:

— Все едино погибать! Ничего не скажу.

Тогда Соколов наклонился к его уху и что-то произнес.

Барсуков оторопело воззрился на собеседника:

— Ну, если так... Не обманете? Эй, писарь, царапай. Все доложу — жить хочется.

Соколов одобрил его:

— Молодец! А слово мое твердое. На, винца выпей, — и подлил из бутылки.

В гостинице Соколов разбудил Сахарова:

— Нынче же утром едем в Петербург. Сведения у нас важнейшие, — потряс красной папкой из крокодиловой кожи, где лежал протокол допроса. — Настоящая фамилия Барсукова — Штакельберг. Родился и закончил гимназию в Берлине. Понятно — родной язык немецкий. Затем перебрался в Россию. Окончил химическое отделение петербургского университета. Четыре года назад стал сотрудничать с террористами. Под чужой фамилией организовал в Саратове химическую фабрику. Барсуков назвал тех, кто ему заказывал взрывчатку. Игнатий Бренер, фотограф, родственник Барсукова, за деньги хранил взрывчатку и помогал ее реализовывать. О нашем приезде Асланов, он же Тищенко, загодя уведомил Барсукова. Тот, боясь разоблачения, уходя из кабинета, стал его минировать. Если бы мы полезли туда без ведома хозяина, нас разнесло бы на клочки. Что, впрочем, и случилось с двумя жандармами. Тищенко-Шахматист, предупрежденный видимо, тем же источником, имел задание от партии уничтожить меня, а получится — и тебя, Евгений, прихватить.

Сахаров изумился:

— Но как тебе удалось вытащить из Барсукова-Штакельберга столь важные сведения?

Соколов невозмутимо отвечал:

— Я обещал... освободить его.

— Тактический ход? — улыбнулся Сахаров.

— Нет, я на самом деле освобожу этого гнусного Штакельберга! Не дай я обещания, он ничего не рассказал бы.

— Все дознаватели обещают кисельные реки, но никто никогда обещаний не выполняет.

Соколов твердо произнес:

— Нет, я лгать не буду! Сказал — освобожу, так и сделаю. Даже если тюрьму штурмом брать придется.

— Твое дело. Но из какого источника Тищенко -Шахматист узнал о нашем приезде?

— Барсуков-Штакельберг этого не знает. Но утверждает: где-то в недрах охранки засел изменник. Я спросил Барсукова: «Зачем ты убил Аглаю? Ведь ее гибель вывела нас на твой, Барсуков, след?» Он объяснил: «Во всем виноват случай. Я забыл закрыть изнутри дверь своего кабинета, когда в потайные шкафы убирал очередную партию динамита. И вот без стука влетела в кабинет Аглая. Она страшно удивилась, увидав брикеты с динамитом, а главное — потайные стенные шкафы. Наивно спросила: “Что это вы прячете?” Я, вне себя от ярости, совершенно не владея собой, бросился на нее и стал душить, хотя вовсе не думал убивать ее. Под руками что-то хрустнуло у нее в горле. Я испугался, через заднюю дверь вытащил Аглаю в чулан, что на черной лестнице, накинул на шею петлю и задушил — теперь до конца. Затем отрезал кусок веревки и привязал его под потолком — изобразил, будто девица сама удавилась... И распустил, чтобы отвести подозрения, слух про ее разочарование в любви. Все удалось, да вот на кладбище у меня нервишки подвели. Да и то, все дни ходил сам не свой и вдруг вижу — сыщик Соколов, который зря не придет...» Впрочем, главное — другое. Сейчас в Кракове, а в теплое время года в небольшой деревушке Поронино — это в Галиции — проживает некий Владимир Ульянов. Ничего не слыхал о таком?

Сахаров наморщил лоб. Блестящая память выручила. Он быстро, словно заученное, произнес:

— Клички: Тулин, Ильин, Ленин. Твой ровесник — с семидесятого года рождения. Один из основателей петербургского «Союза борьбы за освобождение рабочего класса». Дворянин.

— Так вот, этот Ленин, по имеющимся у Барсукова-Штакельберга сведениям, обращался в германское министерство иностранных дел. Даже имел встречу с самим фон Лауницем.

— Важная птица в министерстве, человек, близкий самому кайзеру.

— Так вот, Ленин просил, умолял фон Лауница принять его план разрушения России изнутри, стать тайным сотрудником. За большие миллионы.

Сахаров устало вздохнул:

— Это старый план: взорвать Россию и предать ее Германии. И автор плана — некий Александр Гельфан-Парвус, аферист высшей пробы.

— Слушай внимательней: в окружении Распутина есть человек, который уполномочен наладить отношения между Лениным и германским правительством. Это русская жена фон Лауница. Ее зовут Вера Аркадьевна. А связным должен был стать Барсуков-Штакельберг. Именно он должен передать Ленину чек на тридцать миллионов марок — это для начала.

— Интересно! Но кого пошлем мы? Барсукова, что ль?

— Я сам поеду под его именем. Опасно? Да, но у нас служба такая.

ЗАГОВОР

Гений сыска отправлялся на новые подвиги — теперь в Петербург. Зато Сахаров оставался в Саратове, чтобы еще и еще допросить Барсукова: уточнить его шпионские связи, произвести необходимые обыски и аресты.

Заботы губернатора

Соколов полагал уехать из Саратова тихо, незаметно. Но гостеприимные хозяева таким планом возмутились. Отъезд графа стал всенародным событием. Губернатор Сергей Сергеевич Татищев хорошо был знаком со старшим Соколовым. Он памятовал о близком знакомстве бывшего члена Государственного совета с императором и несколько преувеличивал теплоту их отношений.

Именно Татищев вызвал к себе в служебный кабинет губернского присутствия на Новособорной площади полицмейстера Дьякова, усадил в глубокое кожаное кресло и доверительно произнес:

— Мне нынче протелефонил граф Соколов, попрощался. Завтра отбывает в Петербург.

— Поездом номер сто шестьдесят. — Дьяков плотоядно зашевелил своими усищами, которые обыватели метко сравнивали с рулем велосипеда. Он понял, о чем пойдет речь.

— Да, утренним! Мы уже выкупили для графа отдельное купе. Николай Павлович, надо эту столичную штучку достойно проводить. Из-за одного-двух негодяев-революционеров, затесавшихся к нам, в Петербурге может возникнуть неправильное мнение о нашей деятельности. Этот Соколов, я знаю, вхож в самые высокие круги. Сделайте, полковник, так, чтобы...

— Проводить с почетом? Это, Сергей Сергеевич, обязательно-с. Я сам хотел к вам прийти с проектом. Пусть о нашем городе у графа останутся самые нежные воспоминания. Более того, подарок у меня имеется, навроде взятки — старинная булава. Сама хоть из дерева, да отделана золотом, цветными каменьями, бирюзой — загляденье. Якобы у турецкого шаха граф Суворов завоевал.

— Да ты-то, Дьяков, где взял?

— Отобрал у жида-антиквария, на Митрофановском крытом рынке у него лавочка. Очень прилично, коли вы, Сергей Сергеевич, презентуете.

— Преподнести, пожалуй, не лишнее. Только происхождение булавы темное. Может, этот жид спер ее где? Вручишь сам.

Слезы прощания

Полицмейстер Дьяков был замечательным выдумщиком. Для начала был пущен под нож весь отпечатанный тираж «Саратовских ведомостей» и оттиснут новый. Во всю первую полосу громадными буквами набрали: «Люди всех сословий и вероисповеданий опечалены — гений российского сыска граф А. Н. Соколов покидает Саратов. Осиротевшие, мы глубоко скорбим и жаждем новых свиданий».

Это стало сигналом для любопытных: несколько сотен людишек приперлись на вокзал. Мощное полицейское заграждение сдерживало их натиск. Вдоль всего дебаркадера протянули новую ковровую дорожку. Возле спального вагона, в котором ехал Соколов и в который никому билеты больше не продавали, были постелены два больших ковра — шелковых, персидской работы, которые Дьяков приказал доставить Андрею Бендеру, купцу второй гильдии с Никольской улицы.

Тут же на перроне сервировали большой стол. Полдюжины фрачных лакеев носились с подносами, норовя накормить, а больше — по российскому обычаю — напоить отъезжающего и провожающих.

Оцепление было прорвано, когда прибыл сам камергер, коллежский советник и кавалер Сергей Сергеевич Татищев. Пришлось наводить порядок самому Дьякову, которого людишки боялись до дрожи в коленях и онемения во всех членах.

Распушив баки и подняв хрустальный бокал, губернатор задушевным тоном пробасил:

— Не отвратить неизбежность рока, не отсрочить печального мига! Души наши скорбят, сердца обливаются кровью. Замечательный гражданин и достойнейший продолжатель славного рода Соколовых, столько поколений верно служивших благу Отчизны, оставляет наши пределы. И только здравая мысль, что столь замечательный муж необходим империи в более важном месте, несколько лечит нашу душевную рану, утешает невыносимую боль. Выпьем за гения российского сыска, — губернатор шагнул к герою этой сцены, роняя капли на лакированный ботинок, — за вас, бесподобный Аполлинарий Николаевич, разорившего осиное гнездо преступности. Ура!