Времена не выбирают. Книга 1. Туманное далеко - Николай Николаевич Колодин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сама Маша Щукина – лентяйка неимоверная. Часами могла стоять на крыльце в одной рубахе и опорках на босу ногу, поджидая кого-либо, направлявшегося в сторону поля и далее магазина, чтобы наказать купить себе хлеба. Мне кажется, ничего другого они никогда не покупали. Однажды в положении следующей в магазин оказалась моя мать. На просьбу прикупить буханку черного мать посоветовала ей сделать это самой. Маша ответила, что ей не в чем идти, нет резиновых сапог. Без них в Чертовой лапе пробраться весной и осенью было невозможно.
– Маша, так купи, вчера в лабазе (магазин на Перекопе) я видела хорошие и недорогие сапоги женские.
– Так они ж литые, а мне надо лаковые, блестящие. Это ты в фабрику можешь в любых идти, а я в обчестве работаю, с людями…
Маша, действительно, работала в обществе и часто с людьми: убирала туалеты клуба имени Сталина. Кстати, пасти свою козу она подпрягала нас, обещая пропустить в кино бесплатно.
Маруся, высокая, худющая, с прядями немытых черных волос, темными подглазинами, но непременно накрашенными бровями и губами (работа в «обчестве» обязывала!), выглядела, мягко говоря, страшновато. Тем не менее постоянно меняла сожителей, первоначально появлявшихся у неё в качестве квартирантов. И только вышедшая из заключения старшая Валька положила конец этой традиции. Теперь сожителей приводила она… Я помню первого, курносого и белобрысого, трудолюбивого и отзывчивого, но, главное, непьющего. Маша звала зятя обидно и непонятно «Паляля», хотя у того было приличное имя Павел. Каким образом попал он в «щукинский» шалман? Валька околдовала, не иначе. Она, которой в масть даже её рыжина, не в мать стройная и красивая, могла и окрутить, и околдовать.
Еще одними близкими соседями были те, что жили в доме напротив: отец, мать и две дочери. Мать работала в «новой» фабрике, отец – на мясокомбинате. О нем разговор отдельный. Дочери: одна первоклассница, а может, и второклассница, другая старше меня – так лет тринадцати-четырнадцати. Те часто звали меня играть, когда родителей не было дома. Играли мы в дочки-матери, а поскольку ни к той, ни к другой категории отнести меня было невозможно, то мне отводилась роль доктора.
Используя стол и стулья, мы раскидывали одеяла и покрывала так, что получался своеобразный шатер. Тут у нас был и дом, и приемная врача одновременно. Старшая приводила ко мне младшую и просила посмотреть:
– Что-то кашлять она стала.
Затем являлась на прием и сама. Конфиденциальность при этом соблюдалась строго. Пока одна на приеме, другая ожидает в коридоре, то есть на противоположной стороне шатра.
Обеих осматривал внимательно. Они раздевались до трусиков. Я прикладывался лицом, то есть ухом, к груди – у маленькой, и к грудям – у большой. Да, у неё уже были пусть небольшие, но вполне сформированные груди. Послушав, начинал ощупывать тело пальцами.
– А это зачем? – спрашивала младшая.
– Не зачем, а для чего, – строго поправлял я. – Это «пальпация», значит, пальцами определяем место боли.
Они открывали рот от изумления. Откуда им было знать, что мне ли с моими слабыми легкими не владеть хоть несколькими самыми распространенными медицинскими терминами. Закончив простукивать грудь и груди, просил снять трусики.
– Зачем? – спрашивала младшая.
– Что-то место боли не прослушивается…
Возразить нечего. Снимали. Старшая даже быстрее. Осмотр младшей много времени не занимал. А вот со старшей интересней. Когда, стараясь как можно глубже проникнуть «к месту боли», едва касался самых сокровенных мест, она охала, вздрагивала и напрягалась всем телом.
– Что вы дрожите, больная?
– Не знаю, – шептала она.
– Тогда продолжим осмотр…
Раздвигая нижние губы, проникал все глубже, она дышала все тяжелее. Я не понимал, почему, и продолжал осмотр, заглядывая в самую суть. А чтоб лучше видеть ту суть, просил младшую приподнять спущенный полог:
– Дайте свет, мне вашу мать плохо видно.
Младшая почему-то завидовала старшей:
– А чо ты теребишь её, как курицу, и вообще смотришь дольше, чем меня?
– Не ты, а вы, и не тереблю, а осматриваю, а дольше, потому что она тебя больше…
– Все равно несправедливо.
– Выйди в коридор и не подглядывай. И вообще, тебе завидно, что ли?
– Не завидно, а обидно, – по-старушечьи поджимала губки младшая.
– Ладно, сейчас закончу осмотр, и ты зайдешь…
По окончании трудного рабочего дня врача приглашали на кухню попить чайку. От приглашений отказываться я не привык. Мы быстро разбирали шатер и шли на кухню. Раскрасневшиеся от шатровой духоты, мы в первые минуты смущались и стеснялись друг друга, за исключением младшей. Но ненадолго.
– Так, когда у нас следующий приемный день?
– Коля, наверное, через день: завтра у мамы выходной.
– Хорошо. Буду послезавтра.
К сказанному остается добавить: в результате с особенностями женского тела я познакомился настолько рано, что не имел ни малейшего представления о том, как полученные знания использовать. Практика пришла значительно позже.
Книги толстые и взрослые
Самое любимое занятие тогда – чтение. Читал запоем, забывая обо всем на свете, за исключением разве еды. Библиотека размещалась в бывшем мотальном корпусе, что рядом с клубом Сталина, а это значит – три с половиной километра «пехом», и хорошо, если не по грязи, преобладавшей здесь в любое время года, кроме крайней зимы. Потому всякий раз я старался набрать книг как можно больше. Первое время библиотекари меня ещё спрашивали:
– Тебе, мальчик, что подобрать?
– Мне бы потолще, – отвечал неизменно.
В отличие от своих сверстников, предпочитавших книги «с картинками», никогда не обращал на данное обстоятельство особого внимания. С иллюстрациями – хорошо, без них – тоже неплохо. Главное, чтоб интересно было.
Выбирать книги «потолще» библиотекарям некогда, всегда большая, человек в пятнадцать-двадцать, очередь. И очень скоро, забрав книги и найдя формуляры, меня запускали в библиотечный фонд, где разрешали копаться сколько угодно душе. И я копался!
Полагалось выдавать на руки по одной книге из художественной литературы, научно-популярной и документальной. А карточек две – моя и матери. Итого минимум шесть книг. Со стопой их выходил к стойке, отделявшей читателей от книжных фондов. Потом тащился с нелегкой ношей домой. Но зато дома…
Не надо думать, что книги не художественные оставались
