Времена не выбирают. Книга 1. Туманное далеко - Николай Николаевич Колодин

делили пополам дом в четыре окна «по лицу», и не какую-то мазанку, настоящий сруб из бревен. Однако смотрелись две половины совершенно по-разному: постоянно обновляющаяся – у Сергея и как-то убого доживающая свой век – у Саши.

Последний, как и Николай, трудился где-то на ниве снабжения и также приворовывал, правда, по мелкому, как раз на водку да курево. Очень редко трезвый, но всегда на ногах. Медлительный и молчаливый. К брату заглядывал крайне редко.

– Женька, змея с иглой, не дозволяет, – объяснял дядя Коля поведение брата.

Змея, полагаю, ясно почему, а с иглой – потому что работала портнихой в какой-то инвалидной артели, коих после войны было бесчисленно. Но и дома подрабатывала. Мастерица, наверное, неплохая, поскольку на дому обшивала не бедных соседей, а людей состоятельных, приезжавших из города. Мы, чертолаповские, называли городом все, что дальше Перекопа с клубом Сталина.

Мужа на людях Женя чуралась и вообще считала себя человеком в высшей степени интеллигентным. Она даже слова произносила, которых никто из соседей не употреблял, например, «педокок», то есть учитель. Была у них дочь Валентина. Красивая девчонка, нравившаяся мне. Нет-нет да под разными благовидными предлогами я к ним заглядывал. Женя каждый раз устраивала концерт для двух зрителей (Коли и Вали), в котором непременно старалась подчеркнуть, что дочь таких обеспеченных родителей, как Валя, не чета такой голи перекатной, как Коля.

– Ты, Валюша, кушай, кушай картошечку, – потчевала она дочь. О том, чтобы хоть из вежливости угостить меня, сидящего рядом за тем же кухонным столом, и мысли у неё не возникало.

– Вон Коля с мамой, наверное, картошечку едят, как яблочки, раз своей нет.

Валентине становилось настолько неудобно, что она, не доев ужин, выскакивала из-за стола:

– Давай выйдем!

– Давай!

Мы выходили на улицу, усаживались на узкую прикрылечную скамейку, и она выдавала:

– Чего приперся-то? – интеллигентных материнских слов она, видимо, не знала.

– Да так, а что, нельзя?

– Можно, только давай без матери.

Это означало – днем. И я приходил. Мы болтали, обнимались и даже целовались, но скорее дружески, чем чувственно. Мал я еще был для того. Если же посидеть не получалось, то я просто переходил с одного крыльца на другое.

Сергей Страхов, в отличие от Николая с Сашей, был невысок, худощав и черняв. Нравом обладал добрым и довольно веселым. Завидев меня, с улыбкой приглашал:

– А, жених заявился, проходи.

Сергей прошел всю войну полковым разведчиком. Вспоминать о ней не любил, только изредка (в основном, по праздникам), выпив, говаривал:

– Уж повезло, так повезло. И жив, и ни одного ранения…

Имел награды, включая солдатский орден Славы и орден «Красная Звезда». Предпочтение отдавал последнему, объясняя:

– Звездочку давали только за подвиг, выше разве золотая звезда Героя Советского Союза.

Я долго приставал к нему, за что конкретно «Красную Звезду» получил, он отмалчивался, иногда буркнув, мол, не детское это знание. Но однажды все-таки разговорился:

– Языка к своим притащил, майора немецкого, а до того двух немцев «зарезал».

Не литературное и киношное «заколол», а просторечное «зарезал» до такой степени поразило меня, что какое-то время смотрел на него не без опаски.

У этих Страховых была дочь Нина и сын Юрка, тогда совсем маленький пацаненок, не ходивший в школу. Я любил бывать у них, но не из-за черноглазой Нины. Нет. Из-за радио. У нас радио не имелось, а здесь в переднем углу висел громкоговоритель-репродуктор, такая черная, бумажная, выпуклая тарелка со специальным, но простым устройством, штепселем, подключавшаяся к радиосети.

Вечерами мы нередко собирались, сидя на венских гнутых стульях с жестким сиденьем у накрытого белой скатертью стола. Сидели безмолвно, внимая действу, происходившему далеко за пределами и дома, и Чертовой лапы, и Ярославля даже. Говорю «действо», имея в виду регулярные передачи «Театр у микрофона». Какие замечательные ставились спектакли, с какими изумительными актерами! С неменьшим интересом слушали оперы. Некоторые из них нравились настолько, что мог слушать и дважды, и трижды. Исполнителей различали по голосу. Конечно, то были Исполнители с большой буквы, а не нынешние солисты, которых, особенно среди эстрадной братвы, на слух отличить затруднительно. Некоторые излюбленные фрагменты я мог повторить полностью, например, известную арию князя Игоря «О, дайте, дайте мне свободу, я свой позор сумею искупить…».

Тепло, светло (у этих Страховых было проведено электричество), уютно, и потому совершенно не хотелось уходить, но куда деться! И я шел в свой худой, необустроенный, холодный и темный дом, где не было ни радио, ни электричества.

Между домами Страховых стояла избушка, обитая по фасаду кусками железа, крашенного в зеленый цвет. Здесь обитало семейство Щукиных: мать Маруся, младший сын Валька, неимоверно худой и бледный, средний – Сашка, поджарый и приблатненный, всеми деяниями своими неуклонно приближавшийся к заключению, и старшая – тоже Валька, в том заключении уже находившаяся. Все они, худые и рыжие, постоянно хотели есть.

Вечно голодной была и скотина Щукиных. Это, прежде всего, коза, в хозяев худющая и неимоверно прожорливая. Обычно, когда мы приходили звать младшего Вальку на улицу, мать непременно сосватывала нам эту козу, чтоб мы приглядывали за ней во время своих игр, привязав поблизости. Игры превращались в погоню за стремительно бегавшей козой, которую удержать на привязи не могло ничто, и мы перестали заходить за Валькой. Общение продолжалось исключительно при игре в «расшибалку».

Почему здесь? Площадка у крыльца щукинского дома состояла из утрамбованного шлака. И уже по весне становилась сухой, что для такой игры имело значение решающее. Суть «расшибалки»: чертилась линия, в центр которой горкой одна на другую ставились монеты. Образовывался своеобразный конус, в основании которого монеты, крупные размером и достоинством. Так что внизу мог оказаться полтинник, а вверху – «гривенник», а то и две копейки. Игроки отходили на заранее оговоренное расстояние и по очереди бросали шайбу, своеобразный металлический кружок, желательно потяжелее, чтобы перебросить её через черту, но, по возможности, максимально ближе к ней. Тот, чья шайба упадет ближе всего к черте, получал право разбить горку с монетами. При этом все перевернувшиеся «на орла», то есть гербом вверх, становились его выигрышем, и он же получал право бить дальше, пока все монеты на кону не окажутся «решкой» вверх. Наиболее умелым удавалось с одного первого раза постепенно выбить весь кон и забрать все деньги. Подобное случалось редко, так же, как редко удавалось попасть в горку на расстоянии.

Главным противником «расшибалки» у щукинского дома были не родители и не погодные условия… Голодными у Щукиных были еще и куры, тощие и неимоверно юркие. Они, завидев