Времена не выбирают. Книга 1. Туманное далеко - Николай Николаевич Колодин

У неё была одна дочь Валентина, такая же рыжая и бесстыжая. Я с ней не дружил и не враждовал. Младше меня на два класса, да и девчонка впридачу, о чем речь?! Обходились без эмоций, если не пакостила, в чем была она неутомима. Толкнет меня, когда я пишу домашнее задание, тут же в ответ, получив по шее, бежит со слезами к матери. Та, как ворона, летит, растопырив крылья, чтобы изничтожить супостата, и натыкается на мой недоуменный взгляд. Я что? Я ничего! Посмотрит в мои чистые детские глаза и молча улетит. Кстати, забегая вперед, замечу: повзрослев, Валентина сделала неплохую карьеру в комсомоле. И мужа себе нашла там же, такого же верного ленинца.

Матери приходилось хуже. Маша Страхова обладала характером вздорным и неуступчивым. А разобидевшись, могла не разговаривать неделями. Представить только, в избе, общей площадью с кухней от силы метров 20, постоянно зад об зад, и все молча… Мать начнет:

– Маш, ты скажи, если что не так, не молчи только.

В ответ крутой разворот кормой…

Ситуация изменилась нежданно-негаданно и коренным образом. Из тюрьмы возвратился муж, тянувший немалый срок лет в восемь-десять. Ворюга окончательный, но, как сейчас принято говорить, с понятиями.

Николай Страхов, высоченный, худющий, с лицом в суровых складках и жестким взглядом немигающих бледно-голубых глаз. Пару дней попил, присмотрелся и заявляет:

– Вот что, Машка, прекрати над людьми издеваться. Я на это на зоне насмотрелся. Не нравится, скажи, чтобы съезжали. А если деньги нужны, то живи по-людски. Повторять не буду, ты меня знаешь.

Она, видимо, знала очень хорошо, потому что я стал видеть её иногда даже улыбающейся.

А тут еще на свет впридачу к Вальке появилась Танька.

К зиме починили крышу, угол теперь не промерзал, Маша заговорила, Танька заголосила… В соответствии со словами вождя, «жизнь стала лучше, жить стало веселее».

Дядя Коля, так он повелел мне называть его, устроился на работу кладовщиком, что давало ему постоянный «навар». Домой возвращался никакой, то есть в стельку пьяный, но с карманами, полными денег. Моей обязанностью стало вытряхивать эти карманы и деньги прятать.

– А то курва, – он поворачивался в сторону их с Машей кровати, – всё приберет, и хрен назад чего получишь без драки. И добавлял подмигивая:

– А драка нам ни к чему. Так ведь?

Не очень вникая в суть, я послушно кивал.

Обычно его деньги клал к себе под подушку. Поскольку те были мелкого достоинства, а сами ассигнации того времени довольно крупными, то горка получалась внушительная. Утром он деньги сосчитывал и довольный констатировал:

– Всё на месте, как в сберкассе…

И редко, редко выделял своему кассиру и хранителю рубль-другой. Зато делился подробностями их получения, то есть что именно украл, кому «толкнул» и за сколько, а также сколько выпил и сколько пропил.

– Ты слушай и учись. У меня хоть и одна ходка к хозяину, но серьезная. Куда там твоей школе. Вот приходит на зону конвой с новым этапом. Выстраивают всех, и кум говорит…

– Как это – кум?

– Ну, замначальника колонии по оперчасти, все стукачи у него… И говорит: воры (с ударением на «ы») – направо, мужики – налево. Мужики сразу на работу в промзону, воры – в жилую зону.

– А воры что же, не работают?

– Ни в коем случае. Их сажают в штрафной изолятор и раз, и два, от месяца до полугода, а кормежка там такая, чтоб только не подох. Но они, настоящие воры, терпят. Для настоящего вора три вещи обязательны: отсутствие семьи, отчисление от добытого в «воровской общак», и ни в коем случае не работать. Ну, конечно, никаких контактов с «мусорами» (так тогда звали милиционеров). Иначе – сразу на нож…

– Как это? – в очередной раз недоумеваю я.

– Да никак, зарежут и все. Ну, молодняк, прется к ворам. А те их только и ждут. Тут же, что получше, отбирают, заставляют шестерить…

– Как это?

– Ну, обслуживать их… Ты не встревай, слушай лучше. А самых строптивых или тех, о ком с воли нехорошая весточка пришла, и «опустить» могут…

– Как это?

– Чего ты раскакался. Как это, как это… Да никак, бабой сделают, и делов-то. И имя дадут бабское, и платочек повяжут…

Я, совершенно не понимая сути сказанного, представляю себе мужика в платочке и фартучке без брюк с кривыми волосатыми ногами и начинаю хохотать…

– Дурачок ты еще, – в раздумье замечает дядя Коля. – Но ты слушай меня, слушай, я плохому не научу.

Уроки продолжаются и на другой день, и на следующий и в конце концов надоедают мне. Я под разными предлогами начинаю уклоняться от подобного «просвещения». Дядя Коля, мужик умнейший, сразу это просек, и настаивать не стал. Ко мне он относился хорошо, а мать уважал и почитал даже за справедливость, за то, что ни разу ни словом, ни намеком не напомнила ему об отсидке, хотя поводов, особенно в первое время, хватало.

Наш уход не сделал семью Страховых более счастливой, как предполагалось. Буквально тогда же Маша перестала разговаривать с мужем, а он – отдавать ей заработанное праведно и неправедно. Так и жили в одной маленькой комнате с тремя уже кроватями, но молча. И даже когда получили они хрущовскую двушку, кстати, неподалеку от нас, не помирились. Он взял себе маленькую комнату, Маша с дочерьми – ту, что побольше. Зато он вырыл на кухне подвал, получив таким образом дополнительные метры. Маша выдала дочерей замуж и тоже расширила свое пространство.

Он умирал от рака желудка, когда я уже работал редактором институтской многотиражки. Время от времени навещал его и даже как-то пил с ним его «противораковую» настойку на неведомых корнях, противную и крепкую.

За пару дней до смерти пришла Маша:

– Зоя, Николай за тобой послал. Приди, проститься хочет.

Мать вернулась к вечеру, сумрачная и молчаливая, сидела на кухне, смолила свой «Беломор». И только ложась спать, промолвила:

– Жалко мужика, умный, да невезучий…

А я долго размышлял: как же так, ведь в последний час зовут самых близких людей, а он послал не за братом, не старшей дочкой, а за квартиранткой, с которой объединяли их разве что совместные перекуры с разговорами «за жизнь», со взглядами на ту жизнь, часто противоположными. Мать, твердая в убеждениях, уважительно относилась и к собеседнику, и к его взглядам, даже таким путаным.

Здесь же через дом жили Саша и Сергей Страховы. Саша – родной брат, Сергей – более дальний, но родственник. Они