Публичное одиночество - Никита Михалков

Самый тяжелый момент – когда поезд подходил, проснулись остальные, и неизвестно было, как они отреагируют. Но я стоял в открытом купе и деньги со стола не убирал… (I, 65)

Нью-Йорк

(1989)

Совсем недавно в Нью-Йорке со мной произошел очень трогательный эпизод.

В гостинице, где я жил, ко мне однажды подошел лифтер и спросил, действительно ли я тот самый Михалков, который снимал «Рабу любви», и взял у меня автограф.

Представляете, простой служащий в далекой Америке помнит картину 1973 года!

Я был растроган до глубины души. И молю Бога, чтобы он и впредь не лишал меня этого ощущения: благодарности и неожиданности. (I, 28)

Париж

(1998)

Представьте: Париж, день финала чемпионата мира по футболу…

Встречаются команды Франции и Бразилии. С утра на студии, где я работаю над «Цирюльником», почти никого. Только висят плакаты, приглашающие всех желающих на пикник – смотреть игру в шумной компании и на большом экране. Плакатики сделаны на ксероксе, и футболист на них – черно-белый.

А теперь вообразите: вместе с моим первым ассистентом Володей Красинским я потратил два часа на то, чтобы аккуратно и незаметно снять объявления по всей студии, потом каждое аккуратно раскрасить в цвета бразильской сборной и повесить обратно. В тот момент я чувствовал себя Штирлицем, никак не меньше.

Полный атас!

Взрослый человек, вроде бы не бездельник, занимается хрен знает чем только ради того, чтобы увидеть вытянувшиеся лица и отвисшие челюсти французов, которые соберутся поболеть за своих и наткнутся на пробра-зильские объявления. Самое интересное, что я финальной сцены розыгрыша даже не застал, поскольку уехал в Сен-Дени – смотреть игру на стадионе…

Вернувшись с футбола, я первым делом стал расспрашивать Володю: ну как наши афишки, сработали? Когда узнал, что эффект превзошел все ожидания, был счастлив… (I, 75)

СМЕРТНАЯ КАЗНЬ

(2011)

Я убежден, что, если мы хотим собрать, сконцентрировать наше общество, нам нужно вводить смертную казнь. Не для того, чтобы убивать, а для того чтобы создать преграду тем, кого еще можно остановить…

Толстой говорил: «Бытие тогда и есть бытие, когда ему грозит небытие». Только по этой формуле ты начинаешь ценить то, что имеешь. И страх перед потерей жизни может кого-то остановить от преступления. (I, 155)

(2011)

Интервьюер: Сейчас скажут: «Православный христианин Михалков призывает вернуть смертную казнь».

Вы меня извините, я же призываю вернуть не для того, чтобы убить, а для того, чтобы остановить того, кто может еще остановиться, зная, что его ждет. Разговор идет о превентивном, а не о том, что «давайте будем расстреливать каждого второго».

Не об этом разговор.

Чисто психологически. Давайте по примеру русской литературы. Вы идете на убийство одного, пяти, пятнадцати – не важно, так сказать. А что вас ждет? Максимум – пожизненное заключение. Но это жизнь, это пожизненное. Вы можете видеть солнце через окошко своей камеры, вы можете читать газету, вы можете мечтать, вы можете вспоминать своих родителей, родных, вы можете жить, вы живете… А дальше у вас всегда есть надежда: или ишак сдохнет, или падишах помрет. Бог его знает, а может, еще как-то…

А когда для русского человека есть такая перспектива, что оно все-таки как-нибудь, может авось пройдет, то у него нет никакого сдерживающего центра. А вот когда ему скажут: «Брат, сделаешь это – тебя тоже на свете не будет». Он подумает: «Стоп, секунду…» И притормозит…

Стоп-кран?

Да, стоп-кран. (VI, 10)

(2012)

Я разговаривал с лидером одной азиатской страны, спросил его о смертных казнях, и он сказал, это очень тяжелый груз, когда перед тобой на бумаге написаны фамилии людей и после твоей подписи их лишат жизни. Какая должна быть ответственность перед этими людьми, которых ты обрекаешь на смерть, и перед их родственниками. Значит, ты должен точно понимать, что у тебя нет другого выхода. Речь ведь не идет о том, чтобы это применять по любому поводу. Но! Педофилия, насилие над детьми, терроризм должны быть наказаны. Кровь за кровь, глаз за глаз. Я считаю, что есть ситуации, в которых нужно поступать так и нести ответственность.

Понимаю, что навлеку на себя огромное количество нареканий, но я с огромным уважением отношусь к поступку Лукашенко, он берет на себя такие решения. Когда Европейский союз начинает возмущаться, я бы пригласил их в Белоруссию и показал тех, кто пострадал от терактов, и их родственников, а это, думаю, будет человек шестьсот, и пусть они им скажут: справедливо или несправедливо это. Когда ты совершаешь поступок, то должен понимать, что за этим последует.

Смертная казнь – это не желание кого-то убить, а остановить того, кого возможно остановить. Есть высшие гуманные понятия, но почему-то ЕС не возмущается смертными казнями в США.

Интервьюер: Поспешность пугает в этой ситуации, то, что приговор в Белоруссии был приведен в исполнение так быстро, в США казни дожидаются десятками лет, а приговор к смертной казни проходит проверку временем.

Я не юрист. Поэтому мне трудно оценить поспешность. Я считаю, что это должно быть сделано с соблюдением правовых норм. Поэтому мы и говорим об ответственности. И если это сделано не по закону, то это – безответственно и неправильно. (I, 159)

СМЕХ

(1990)

Мне кажется, порой мы злоупотребляем великим качеством нашего народа – умением смеяться над собой.

Но в том, как смеется над собой народ, всегда есть надежда на спасение, на выход. На выход из критического положения, потому что смех без надежды гибелен. Такой смех умерщвляет, а не создает. А народ смеется, чтобы выжить.

Я, например, совершенно убежден, что Россия своим существованием, тем, что вынесла такие гигантские испытания и выжила, должна быть обязана веселому нраву своего народа, всегда умевшего шуткой, улыбкой растворить беду или, по крайней мере, не впасть в отчаянье, которое в христианстве, между прочим, считается тяжким грехом. (I, 32)

СМИ

(1995)

Что делают средства массовой информации на сегодняшний день с нами?

Вот посмотрите. Десять лет назад мы жадно слушали «Голос Америки», чтобы узнать правду о том, что у нас происходит. Мы узнавали о взрывах, потом это обсуждали, а по телевизору нам показывали закрома Родины: насыпано, запахано и так далее, и так далее…

Сегодня все зеркально наоборот.

Революция, контрреволюция, в объятиях задушим родного брата, то есть мы – бескрайни, такой уж у нас темперамент. Вот и сегодня СМИ не дают нам вздохнуть: взрывы, убийства, криминал, эпидемии, землетрясения, забастовки, терроризм – все это, вместе взятое, как бы отнимает у нас волю и охоту к жизни.