Итальянские маршруты Андрея Тарковского - Лев Александрович Наумов

работы и даже возник временной план: сценарий нужно сделать к концу января и тогда съёмки можно будет начать в июне. В ходе разговора режиссёр впервые заявил, что хотел бы работать с оператором Свеном Нюквистом, а также повторил просьбу по поводу Эрланда Юзефсона. Тарковский будто собирался испробовать бергмановские средства полностью, ведь не только исполнитель главной роли и оператор, но также студия, продюсер и многие члены группы были будто «одолжены» у шведского коллеги.

Работая на «Сталкере», Рерберг часто повторял Андрею, что считает Нюквиста своим учителем и даже порой заимствует у него творческие решения. Так что первые шаги в «скандинавском» направлении были опробованы режиссёром ещё тогда, но, как известно, в окончательный монтаж они почти не вошли.

1 декабря Тарковский выступал перед студентами Римского университета, его педагогическая деятельность набирала обороты. 3-го они с Ларисой были на свадьбе Пио Де Берти, что, казалось бы, свидетельствует о близких, не исчерпывающихся работой отношениях с главой «RAI». Впрочем, так ли это? Де Берти по мере сил помогал Андрею, но всё-таки, когда режиссёр предложил ему купить фильмы о себе — надо полагать, речь шла о картинах Донателлы Бальиво — он отказался, сославшись на нерентабельность. Тарковский не мог этого понять: либо ты поддерживаешь во всём, либо не участвуешь вообще. Для самого́ режиссёра продажа документальных лент имела значение исключительно как форма заработка, средство выживания. Выживание за счёт работы над фильмами о себе самом?.. В свою очередь, это не вполне мог понять Де Берти. Не мог он взять в толк и парадоксальное сочетание метафизического мышления с порой чрезвычайно приземлёнными интересами Тарковского. Однако даже в описанной ситуации глава «RAI» почувствовал, что своим отказом лишает Андрея заработка, а потому сразу предложил ему проект «для денег»[861]. Теперь уже отказался режиссёр, поскольку «не умеет делать для денег». Но, минуточку, ведь чуть раньше речь и шла именно о биографических лентах, снятых исключительно ради гонорара… Подобные загадочные повороты порой ставили друзей Тарковского в тупик.

5 декабря из Лондона звонила Ирина Браун, у неё был Георгий Владимов — писатель, литературный критик и товарищ Андрея, который только что бежал из СССР под угрозой судебного преследования. Режиссёр познакомился с ним после выхода «Зеркала». Тогда, в феврале 1975 года, Владимов прислал ему восхищённое письмо, не лишённое, впрочем, аккуратной критики. С тех пор Тарковский неизменно прислушивался к его мнению и был рад обсудить текущую ситуацию — отсутствие ответов на письма и скорый визит Ермаша в Рим.

Ещё раньше, в 1967-м, Владимов обратился к съезду Союза писателей, требуя свободы творчества, так что они с Тарковским всегда были единомышленниками. С тех пор Георгий всё чаще оказывался вынужденным публиковаться за рубежом. Интерес к нему со стороны европейских русскоязычных изданий начал стремительно расти как раз с 1975-го, что удивительно совпало с первым письмом Андрею. Ну а в 1983-м других вариантов не осталось, и он эмигрировал в ФРГ, оказавшись в Лондоне проездом.

Среди свежих новостей, привезённых им из СССР была и такая: многие писатели интересуются, что происходит с режиссёром, ведь пресса об этом молчит. Он будто без вести пропал на чужбине. Начальство на это отвечало, что с ним всё в порядке, что он начал новую работу и пробудет за границей ещё три года. Об этом Владимову рассказал Андрей Битов. Удивительно, но официальной версией в Москве стало то, что даже для режиссёра было пока лишь приблизительным планом.

Психологическое напряжение расло. С одной стороны, Тарковский убеждал себя, что единственная причина визита Ермаша — необходимая и формальная напутственная беседа с ним прежде, чем разрешить работать. Но с другой, почему же тогда он не появляется? Каждый телефонный разговор с родными заканчивался слезами Андрюши. Это было невыносимо. Позже[862] стало известно, что по рассказам отца сын рисовал дворец принцессы Бранкаччо — неведомый дом его семьи, который сам он никогда не видел. 9 декабря режиссёр писал, что терпеть более невозможно и он потребует политического убежища, если глава Госкино не появится в течение двух дней. Но не произошло ни того, ни другого.

Встреча с Ермашом состоялась 15-го. Из Москвы с ним приехали заместители: Суриков и Шкаликов. В Риме к ним присоединился Нарымов. В результате с Тарковским встречалась внушительная делегация. Глава Госкино сообщил, что письма были получены адресатами, в том числе и Андроповым. Более того, разрешение на трёхлетнюю работу за рубежом «имеется», причём совершенно не обязательно даже, чтобы новый проект режиссёра был копродукцией с «Мосфильмом» или Госкино — даже в этом Андрею предоставлялся карт-бланш. Условия рисовались фантастическими. Однако для оформления паспортов и прочих документов необходимо приехать в Москву. Тарковский настаивал, что визы можно проставить и без них. Ермаш говорил, что нет. Режиссёр иронично возражал, что для великой страны нет ничего невозможного.

Не было сомнений: договориться не получится. В дневнике[863] Андрей подробно проанализировал состоявшуюся встречу, но как обычно, в излишне параноидальной манере. Глава Госкино утверждал, будто его слова имеют официальный статус, а значит, в них можно не сомневаться. Искажать решение Андропова при свидетелях, даже… точнее, особенно если они его собственные заместители, он бы не стал. Но Тарковский был уверен, что генеральному секретарю незачем требовать его приезда в Москву для проформы, что это личная инициатива Ермаша. Хотя, если вдуматься, для чего на новом (безусловно новом!) этапе подобное отклонение от маршрута могло понадобиться главе Госкино? Режиссёр будто не воспринимал советскую бюрократическую машину единым монолитом, а рассматривал каждого человека в отдельности, как наделённого собственной волей. В действительности же, если Тарковский верил, будто генеральный секретарь дал ему «зелёный свет», то Ермаш, безусловно, уже не был бы в силах удерживать его в Москве.

Это вновь выдаёт в главном герое настоящей книги советского человека: он парадоксальным образом не сомневался в положительном решении Андропова. Наивное чувство иллюстрируется содержанием письма, в котором режиссёр немного по-детски, чистосердечно рассказывает, что является признанным и значимым кинематографистом, что в каннских событиях виноват Бондарчук, что «Ностальгия» — картина глубоко патриотическая и просоветская, посвящённая невозможности для рождённого в СССР человека жить за рубежом. Вновь парадокс: Тарковскому, с одной стороны, представлялся тотальный заговор с участием КГБ, но с другой, он полагал, что Андропов может не иметь к этому отношения и даже не знать об описываемых событиях.

В завершение встречи режиссёр заявил, что в Москву не поедет, и если к новому году вопрос не будет решён, он отдаст (Андрей использовал глагол «вернёт», и сколько в нём смысла!) их