Итальянские маршруты Андрея Тарковского - Лев Александрович Наумов

его сестры Айоны Браун, выдающейся скрипачки и концертмейстера[855]: «Надо сказать, что дом произвел на Ларису с Андреем огромное впечатление, как их мечта, уже воплотившаяся у кого-то». Сам город путешественники осмотрели подробно, включая собор, кладбище и музей Уильяма Голдинга, который здесь жил, а также преподавал философию и английский язык в местной школе епископа Вордсворта. Литературоведы отмечают, что Солсбери проник в его произведения — многие места художественного мира писателя имеют реальные прототипы здесь.

Заметим, что семья Голдингов когда-то дружила с семьёй Браунов. Близком товарищем Уильяма был отец Тимоти и Айоны. Тарковский чувствовал себя чрезвычайно комфортно в этой компании представителей британского аристократического рода и, одновременно, заветного мира классической музыки.

Разумеется, невозможно было не посетить и ключевую окрестную достопримечательность, претендующую на звание главного туристического аттрактора всей страны — легендарный Стоунхендж. Заметим, что режиссёр побывал и в других городах Англии, хоть и не отражал этого в дневнике.

Супруги ходили в гости к Юрию Любимову, который тогда находился в Лондоне. Он приехал несколькими месяцами раньше для постановки «Преступления и наказания» в одном из столичных театров, и с ним тоже работала Ирина Браун. Любимов сразу дал западной прессе ряд интервью, в которых резко критиковал СССР. Самое нашумевшее из них вышло незадолго до упомянутой встречи с Тарковскими, 5 сентября, в газете «Times». По словам[856] Юрия, после этого с ним связались из советского посольства и сообщили, что «преступление налицо, а наказание будет». Творческая работа Любимова тоже проникала в судьбу, вскоре его лишат гражданства, но он получит разностороннюю поддержку на Западе. Впрочем, у Юрия всегда имелся широкий спектр возможностей для работы в Европе. То же «Преступление и наказание» он поставил в Венгрии раньше, чем в Москве, а свою первую оперу в миланском Ла Скала сделал ещё в 1975-м. Работал Любимов и в Ковент-Гардене.

Казалось бы у них с Тарковским была масса тем для обсуждения: эмиграция, Достоевский, опера, Высоцкий… Прибавим к этому и то, что один из первых запрещённых спектаклей Юрия в театре на Таганке — «Борис Годунов». В каком-то смысле, упомянутая работа и стала причиной отъезда режиссёра. Хотя не меньшую роль сыграла и посвящённая легендарному артисту постановка «Высоцкий». Невзирая на кардинальные различия во взглядах и методах, Любимов и Тарковский были в чём-то чрезвычайно близки. Недаром их манили одни и те же произведения «большой литературы», и в результате творческая судьба Юрия включает множество проектов, которые так и останутся неосуществлёнными мечтами Андрея.

Ещё в 1979-м Любимов выпустил «Бориса Годунова» в Ла Скала, и дирижировал всё тот же, едва ли не одержимый этой оперой, Аббадо. О разнице между постановщиками Клаудио скажет удивительные, немного неожиданные слова[857]: «Любимов целиком был привязан к России, к Москве, к Таганке. И это не качество („лучше“, „хуже“), а свойство. Не только Любимова. Возьмите Феллини. Его как режиссёра не только нельзя представить помимо Италии, но даже помимо Средней Италии, Рима. Уже Северная Италия для него чужая. Андрей… был ему противоположен. Он был открыт всем впечатлениям, открыт для мира. Он для меня был человеком европейской ментальности…»

Тарковский писал, что они с Юрием проговорили до ночи, но из всего разговора осталась лишь возмущённая досада по поводу того, что собеседник пародировал генсеков и отпускал сомнительные шутки. «Как будто нет более важных проблем, чем карикатуры на советских вождей. Он всё-таки совершенно советский человек. Что бы он делал без советской власти! И очень уж Актёр Актёрович!»[858] В каком-то смысле, сказанное подтверждает точку зрения Аббадо.

Вообще, состояние коллеги показалось Тарковскому тревожным, Любимов был исполнен сомнений, хотя «издалека» создавалось впечатление, будто каждое интервью он давал специально для того, чтобы не возвращаться в СССР. Такой путь пугал тоскующего без сына Андрея. Недаром он часто повторял близким друзьям одну и ту же мысль, которую Ольга Суркова приводит[859] в следующей формулировке: «Страшны близкие, семья и особенно дети».

Возможно, именно потому Тарковский и отреагировал столь резко на «кривляния» коллеги: он просто очень боялся. Юрий вёл открытую войну, Андрей же — стратегическую, позиционную, партизанскую, в духе «Иванова детства». Если их увидят вместе, если один поддержит другого, это может навредить оставшимся в Москве домочадцам. Главный герой настоящей книги временами даже избегал Любимова и несколько раз высказывался о нём грубо в присутствии общих знакомых. Один из таких — Джон Робертс — передал слова режиссёра Юрию, что, конечно, разгневало Тарковского.

Внимательный читатель вспомнит Робертса — директора общества дружбы Великобритании и СССР, водившего Андрея на спектакль «Самоубийца» во время его прошлого приезда в Лондон 4 февраля 1981 года. Заметим, что оба советских режиссёра станут впоследствии персонажами мемуаров[860] Джона, посвящённых двадцати семи годам отношений двух держав. Книга, кстати сказать, содержит множество подробностей пребывания Тарковского в Великобритании, которые не приводятся в русскоязычных источниках.

В конце своего визита на Альбион Андрей встречался с Анной-Леной Вибум, и между ними состоялся важный для последующих событий разговор, итог которого сводится к тому, что она убедительно просила начать сотрудничество не с «Гамлета», а с «Жертвоприношения». Как уже отмечалось, находить деньги на дорогие костюмные картины ей было трудно даже для Бергмана, но важно обратить внимание: была бы воля Тарковского, после «Ностальгии» он бы снимал фильм по Шекспиру.

Именно из-за «Гамлета» режиссёр всё чаще задумывался об эмиграции в США. В целом ему там не нравилось, но работа была важнее эмоций: в Америке имелись нужные локации, а главное — богатые и готовые к сотрудничеству продюсеры. По возвращении в Италию Тарковский начал готовить плацдарм для переезда за океан, нанёс несколько визитов в консульство США, вместе с женой они сдали необходимые биометрические данные.

В Великобритании режиссёр провёл в общей сложности около двух месяцев и впечатления страна оставила радужные: «Англия — спокойная, достойная и уютная. Не хотелось уезжать нам. Новые знакомые, друзья, новые возможности». Действительно, изучение «Мартиролога» приводит к однозначному выводу: круг общения Тарковского обновился. Старые персонажи в дневнике почти не появляются, зато возникает множество незнакомых имён, и почти все готовы помочь. В душе Тарковского радость по этому поводу соседствовала с тотальной паникой от того, что они с Ларисой потратили в Лондоне слишком много денег.

В ставший почти родным Сан-Грегорио супруги вернулись 19 ноября. Андрей практически не фиксировал британский вояж в дневнике. Почему? «То ли из-за того, что не писалось в чужом доме, то ли из-за чувства временности нашей лондонской жизни», — пояснил он по прибытии. Так что,