Русофобия. История изобретения страха - Наталия Петровна Таньшина

пойдёт дальше на Запад, как Османская империя, и не остановится, пока не поработит всю Европу. Возникла концепция «Священной войны» христианских держав против варваров-московитов. Сочинения изобиловали описаниями бедствий «новых христианских мучеников», пострадавших от русских гонителей. «Хорошие» московиты под пером иностранных авторов обязательно дружили с иноземцами и устраивали тайные заговоры против своих правителей[419].

К началу XVII века была разработана польская колониально-аннексионистская идеология в отношении Московского государства. Например, в сочинениях Павла Пальчовского проводилась параллель между московитами и индейцами в Америке[420]. Цивилизационная миссия польской шляхты по отношению к славянам оборачивалась радикальной программой их порабощения «народом господ». Особенно ярко такое отношение отразил богатый польский шляхтич Станислав Немоевский (ок. 1560–1620) в своих «Записках» о событиях Смутного времени[421]. В Москву в 1606 году он прибыл по поручению шведской принцессы Анны, сестры польского короля Сигизмунда III, с целью продажи части её коллекции драгоценных камней Лжедмитрию I[422]. Однако после убийства Лжедмитрия и воцарения Василия Шуйского вместе с другими поляками он был интернирован и отправлен сначала в Ростов, а затем на Белоозеро (ныне Белозерск Вологодской области) и только в 1609 году вернулся на родину.

Как справедливо отмечает Л.М. Архипова, «образ России, её народа, власти, веры, культуры создавался автором „Записок" в духе отчётливо выраженного „чужого", и эта очевидная неприязненность перерастала во враждебность по мере развития жизненных коллизий автора»[423].

Русских он описывает как диких, грубых и жестоких варваров: «Дикие приёмы умерщвления и жестокости вводили эти варвары относительно наших, особенно относительно предавшихся им, убивая их скотским обычаем — дубиною или обухом в голову, других распиная на кресте или прибивая к стене <…> Когда уже день склонялся к вечеру, все трупы они повыволакивали из дворов на улицу, донага ободранные — к великой своей утехе»[424]. Русские лживы и даже гордятся этим («нет ни малейшего срама одному провести другого»), они ужасно бранятся («чуть ли не к каждому слову они прибавляют „мать твою…"»), «хотя содомский грех и они считают как бы за грех, но срама в совершении его никакого, о нём говорят communiter и без стыда сами признаются в нём те, которые грешны против него»[425]. Обычаи войны и порядки русские «переняли от татар, своих владык, в неволе у которых они были более 400 лет»; «у них ни в чём не имеется luxus, без порядочности в жизни (bez pragmatiku); (всяк) довольствуется тем, что в субботу сварит себе на целую неделю»; «…у них нет ни изучения, ни упражнения в законе Божием, нет никакой проповеди, не объясняют им ни слова Божия, ни Божией воли. К тому же никому не дозволено читать книг и иметь их в дому…»; «свобод никаких nie ambient, да и не знают, что это такое»; а на свадьбах «одно только пьянство, хотя вливать в себя не в обычае у них…»[426]

По отношению к жителям Российского государства Немоевский использует такие выражения, как «подонки», «животные (bydlo)», «варвары»[427]. Характерно, что эти самые «животные» вернули Немоевскому все его драгоценности, о чём была даже составлена опись[428].

Польская пропаганда оказалась действенной, и, как это часто бывает в истории, эти идеи из пропагандистских листков перекочевали в научную литературу, тем более что они попадали на благодатную почву. Поляки и в дальнейшем будут считаться главными специалистами по России, и им будут верить на Западе. Как отмечает А. Безансон, «…существуют такие оценки России, которые оставались неизменными в течение многих лет и даже веков <…> Между тем поляки, венгры, прибалты — народы, принадлежность которых к Европе отрицать невозможно и которые знают на собственном опыте, что такое жить под властью России, — имеют на этот счёт своё мнение, и мы не вправе этим мнением пренебречь. Они объяснят вам, что „кожей чувствуют" нечто особенное, о чём им трудно говорить с вами именно потому, что вы европеец и „вам не понять"». По мнению исследователя, «все эти люди знают, что такое Россия, изнутри. Они не питают к России ненависти, нередко они её даже любят, но попробуйте сказать им, что Россия — часть Европы. Они будут сильно удивлены»[429].

В результате, подчёркивает О. Б. Неменский, за XVI столетие «утвердилась единая система понятий, знаков, символов, метафор и определений, через которые стало принято описывать Россию и что-либо русское». Сложилась целая система легитимации знаний, норм мышления, имевшая радикально негативное оценочное содержание. И эта система, сложившаяся столетия назад, в почти неизменном виде существует в западной культуре до сих пор[430].

К этому времени меняется место Московского государства на географической карте. Если на европейских картах первой половины XV века оно изображалось как часть Европы, то в конце XV — начале XVI веков с подачи польских учёных и политиков намечается тенденция, согласно которой Русь пытаются вытеснить за восточные пределы Европы, в Азию[431]. Как отмечает С. Г. Кара-Мурза, Ливонская война окончательно обозначила для западного человека восточные пределы Европы, коими являются река Нарва и Псковское озеро[432].

По словам А. И. Филюшкина, «в глазах „христианского мира", который в первой половине XVI века питал определённые иллюзии по поводу возможностей европейской интеграции Московии, борьба за Прибалтику окончательно отвела России место за пределами Европы, в стане её „врагов по определению". Никогда раньше не было такого мощного антирусского „взрыва" в политическом и культурном пространстве Европы»[433].

Почему это произошло? Речь идёт об интерпретации причин и характера Ливонской войны: если для Ивана Грозного речь шла о возвращении исконных русских земель и защите государственных интересов, то Запад воспринимал это как аннексию, агрессию, либо просто безумную тягу русского царя к экспансии и феодальным грабежам. То, что Европа сама в это время постоянно воевала и захватывала территории, в расчёт не бралось.

Что касается Польши, то следующий мощный всплеск ан-тироссийских публикаций пришёлся на годы Русс ко-польской войны 1654–1667 годов. Немецкий философ Готфрид Лейбниц в трактате «Specimen demonstrationum» (1669) доказывает, что на польский трон нельзя допускать русского ставленника, отмечая, что «московиты хуже варваров» и что «открыть русским ворота, сдав Польшу, последний оплот Европы против варваров, было бы преступлением»[434]. Другое дело, что с течением времени само понятие «варвары», неразрывно связанное с идеей «tabula rasa», получает у Лейбница иное, положительное наполнение[435].

Работ, в которых создавался позитивный образ России, было гораздо меньше. По сути, лишь единичные авторы могли что-то противопоставить этому потоку клеветы и сатир