Эшенден, или Британский агент - Уильям Моэм

— Какая же я буду дура, если предам своего друга, а потом сяду на десять лет за решетку!

— Повторяю, мы выполним свое обещание. Ведь вы не представляете для нас никакой ценности. Нам нужен Чандра, а не вы. Зачем нам возиться с вами, тратиться на ваше пребывание в тюрьме, раз вы не можете причинить нам никакого вреда?

Джулия задумалась. К ней вернулось самообладание. Создавалось впечатление, что, растратив все эмоции, она стала теперь такой, какой была на самом деле, — разумной, здравомыслящей женщиной.

— Говорите, что писать.

Эшенден задумался. Написать письмо так, как бы она сама его написала, большого труда не составляло, и все же торопиться не следовало, тут ведь ни литературный, ни, наоборот, разговорный стиль не годится. Эшенден заметил, что в момент эмоционального напряжения люди склонны к патетике, выражаются высокопарно. В книге или на сцене это звучит неестественно, и автору приходится придумывать своим героям более простой, менее выспренний, чем в жизни, язык. Одним словом, задача перед Эшенденом стояла серьезная и в то же время, Эшенден это чувствовал, несколько комическая.

— «Я не знала, что полюбила труса, — начал диктовать он. — Если бы ты любил меня, то не колебался бы, раз я прошу тебя приехать. — Подчеркните двойной чертой „не колебался“. — Я ведь ручаюсь, что тебе ничего не грозит. Если же ты меня не любишь, то можешь не приезжать. Не приезжай. Возвращайся в Берлин, где ты будешь в безопасности. Мне все надоело. Мне здесь одиноко. Я так ждала тебя, что от ожидания заболела; каждый день я говорю себе: „Сегодня-то уж он приедет“. Если бы ты действительно меня любил, то не колебался бы так, поэтому теперь мне ясно, что ты меня не любишь. Я устала от тебя, устала безмерно. У меня нет денег. Гостиница ужасная. Ради чего я тут живу? Я ведь могу получить ангажемент в Париже. Там у меня есть друг, который имеет на меня самые серьезные виды. А я потратила на тебя столько времени, ничего не получив взамен. С меня хватит. Прощай. Ты никогда не встретишь женщину, которая будет любить тебя больше, чем я. Я не настолько богата, чтобы отказаться от предложения своего друга, поэтому я дала ему телеграмму и, как только получу от него ответ, уеду в Париж. Я не виню тебя за то, что ты меня не любишь, это не твоя вина, но ты должен понять, что с моей стороны было бы глупостью тратить на тебя жизнь. Молодость ведь проходит. Прощай. Джулия».

Прочитав письмо, Эшенден остался им не очень доволен, но лучшего он придумать не мог. Звучало оно вполне правдоподобно, хотя написано было чудовищно: английский язык Джулия знала очень посредственно, писала так, как слышала, и орфографические ошибки попадались поэтому чуть ли не в каждом слове; вдобавок почерк у нее был, как у шестилетнего ребенка; она то и дело зачеркивала слова и переписывала их заново. Некоторые фразы были написаны по-французски; в двух-трех местах на бумагу капали слезы, и чернила расплывались.

— Сейчас я вас покину, — сказал Эшенден. — Не исключено, что во время нашей следующей встречи я сообщу вам, что вы свободны и можете ехать, куда захотите. Куда бы вам хотелось?

— В Испанию.

— Очень хорошо. Я об этом позабочусь.

Она пожала плечами. Эшенден ушел.

Теперь оставалось только ждать. После полудня он отправил посыльного в Лозанну, а на следующее утро спустился к причалу встретить пароход. Возле кассы находился небольшой зал ожидания, куда, по его приказу, прошли детективы. Обычно, когда приходил пароход, пассажиры, один за другим, выходили на причал, где у них, прямо у трапа, проверялись паспорта. Если бы Чандра приехал и предъявил свой паспорт (а он у него скорее всего будет фальшивый, выданный какой-нибудь нейтральной страной), его бы попросили подождать, а затем, после того как Эшенден его опознает, арестовали. Эшенден с волнением следил за тем, как пароход медленно подходил к берегу. Он пристально вглядывался в собравшуюся у трапа толпу, но мужчины, хотя бы отдаленно похожего на Чандру, среди них не было. Чандра не приехал. Эшенден терялся в догадках. Он уже выложил все козыри. В Тонон прибыло всего несколько человек, и, когда они прошли паспортный контроль, Эшенден спустился на причал и направился к пароходу.

— Неудача, — сказал он Феликсу, который проверял паспорта. — Человек, которого я ждал, не приехал.

— У меня для вас письмо.

И Феликс протянул Эшендену письмо, адресованное мадам Лаццари. По витиеватому почерку он сразу же узнал руку Чандры Лала. В этот момент на горизонте показался женевский пароход, который шел в Лозанну и приходил в Тонон через двадцать минут после парохода, плывшего в противоположном направлении. И тут Эшендена осенило.

— Где человек, который привез письмо?

— Возле кассы.

— Дайте ему это письмо, пусть отвезет его обратно. Пусть скажет, что он отнес письмо мадам Лаццари, но та отказалась его читать. А если автор письма захочет написать снова, пусть скажет, что это не имеет смысла, поскольку мадам Лаццари складывает вещи и собирается покинуть Тонон.

Феликс вернул посыльному письмо, дал ему соответствующие указания, и Эшенден ушел к себе в коттедж.

Следующий пароход, на котором мог приехать Чандра, прибывал около пяти вечера, а поскольку как раз на это время у Эшендена была назначена важная встреча с его немецким агентом, он предупредил Феликса, что может на несколько минут опоздать. Не поспей он вовремя, индийца — если, конечно, тот объявится — не составит труда под каким-нибудь предлогом задержать и дождаться Эшендена — все равно парижский поезд, в котором Чандру предстояло вывезти из Тонона, отходил только в начале девятого. Поэтому после встречи с агентом Эшенден отправился к озеру не торопясь. Было еще светло, и, увидев с горы отплывающий от причала пароход, Эшенден вдруг забеспокоился и инстинктивно прибавил шагу. Вдруг он заметил, что ему навстречу бежит какой-то человек. Это был посыльный, тот самый, что отвозил письма в Лозанну.

— Быстрей, быстрей! — крикнул он. — Он здесь.

У Эшендена учащенно забилось сердце.

— Наконец-то!

Он побежал тоже, и по дороге посыльный, тяжело дыша, рассказал ему, как он привез индийцу нераскрытое письмо. Когда он протянул его Лалу, тот вдруг страшно побледнел («Никогда не думал, что у индийца кожа может быть белая как полотно».) и стал вертеть его в руках, словно не понимал, с какой стати ему принесли его же собственное письмо. На глаза у него навернулись слезы и покатились по щекам. («Вид пресмешной — он же толстяк, понимаете?») Чандра что-то сказал на непонятном посыльному языке, а затем спросил его по-французски, в котором часу отплывает в Тонон пароход. Поднявшись на палубу, посыльный далеко не сразу обнаружил индийца: закутавшись в длинный плащ и надвинув на лоб шляпу, тот в одиночестве стоял на носу. Всю дорогу он не отрываясь смотрел в сторону Тонона.

— Где он сейчас? — спросил Эшенден.

— Не знаю, я сошел на берег первым. Мсье Феликс велел мне бежать за вами.

— Вероятно, они держат его в зале ожидания.

Тяжело дыша, Эшенден вбежал в зал ожидания. Несколько человек, перебивая друг друга и отчаянно жестикулируя, столпились вокруг кого-то, лежащего на полу.

— Что случилось?! — вскричал Эшенден.

— Полюбуйтесь! — сказал Феликс.

На полу в неестественном положении, с широко раскрытыми глазами и тонким слоем пены на губах лежал мертвый Чандра Лал.

— Он убил себя. Мы вызвали врача. Он нас опередил.

Эшендена охватило внезапное смятение. Когда индиец спустился по трапу, Феликс сразу же его узнал. На берег вышли всего четверо пассажиров, Чандра был последним. Феликс, пытаясь выиграть время, долго разглядывал паспорта первых троих и наконец взял паспорт индийца. Тот предъявил испанский паспорт, который был в полном порядке. Феликс задал ему несколько вопросов, что-то отметил в своем блокноте, а затем с вежливой улыбкой сказал:

— Пожалуйста, пройдите на минутку в зал ожидания — кое-какие мелкие формальности.

— У меня не в порядке документы?

— В полном порядке.

Чандра было заколебался, но потом направился вслед за чиновником в зал ожидания. Феликс распахнул перед ним) дверь и посторонился.

— Входите.

Чандра вошел, и ему навстречу, как по команде, встали два детектива. Тут он, вероятно, заподозрил, что это полиция, и понял, что попал в западню.

— Садитесь, — обратился к нему Феликс. — Мне надо задать вам пару вопросов.

— Здесь очень душно, — сказал Чандра. И действительно, в комнате была небольшая печка, которую растопили докрасна. — Если позволите, я сниму плащ.

— Конечно, — великодушно согласился Феликс. Чандра стянул с себя плащ, повернулся, чтобы положить его на стул, и тут, прежде чем Феликс и оба детектива сообразили, что произошло, они вдруг заметили, что он побледнел и тяжело рухнул на пол. Снимая плащ, он сумел проглотить содержимое бутылочки, которую по-прежнему крепко сжимал в руке. Эшенден нагнулся к горлышку бутылки. В нос ударил терпкий запах горького миндаля.