Оправдание Шекспира - Марина Дмитриевна Литвинова

Ратленд, ни Бэкон еще не испили в полной мере чашу страданий. Пройдя сквозь горнило бед, Ратленд не сразу был озарен светом, коим водило перо, пишущее «Бурю», ему еще предстояло семейное горе-злосчастье. А Бэкон еще не сорвался с вершин власти, не обратил к Создателю молитвы, прося прощение за то, что поддавался мирским соблазнам, за слишком большую суетность, отвлекшую от предназначения, начертанного свыше. Упав, казалось, в черную бездну, он мгновенно, всем сердцем, понял: страдание стремит человека вверх: «зло есть добро». Именно поэтому у него нашлись силы – не просто нашлись, а заработали в полную мощь – и он, хоть и не успел воплотить в жизнь весь гигантский замысел «Великого восстановления наук», да это, наверное, и не в подъём одному человеку, создал в последние годы грандиозные творения, включая работу над «Первым Фолио» Шекспира.

Как тут не подивиться справедливости вещих слов шекспировских ведьм. И как велик был ум, страстно размышляющий о взаимозависимости добра и зла. Эти слова, к тому же – отзвук исторической концепции Френсиса Бэкона, которая была плоть от плоти ученых идей того времени. (Правда, в своем «Исповедании веры» Бэкон высказывает понятие добра и зла в соответствии с кальвинистским пониманием этих нравственных категорий.) Вложив слова о добре и зле в уста безобразных сестер-ведуний, духов, подобных Ариелю, но во всех отношениях с отрицательным знаком, порождений не воздуха, а земли, и не подвластных людям из плоти и крови, Ратленд мало-помалу начинает ощущать справедливость этого, казалось бы, парадокса. Возможно, не только жизнь помогла ему в этом, но и работа над текстом Библии.

Подготовка и издание Библии короля Иакова – еще одно культурное достижение той эпохи. Одним из первых королевских указов Иаков распорядился подготовить к изданию новый текст Священного Писания. Главой ученой специальной коллегии был назначен архиепископ Кентерберийский Ланселот Андрюз, один из немногих близких друзей Френсиса Бэкона, читавший все его произведения, готовящиеся к печати. Библия короля Иакова отличается замечательными достоинствами. Известно, что когда работа над переводом была закончена, текст был передан на год двум редакторам. Кто они, мне установить не удалось – их имен нет ни в одном из справочников, имеющихся в Фолджеровской библиотеке. (Лучшая в мире научная шекспировская библиотека.) Поэтический лоск библейскому тексту мог придать только Шекспир – так он прекрасен. Не Бэкон, разумеется, лишенный природного поэтического дара, а Ратленд – художественная составляющая творческого Януса. Имена участников нового перевода английской Библии даны во всех справочниках, последние два редактора не называются.

Переводчики-профессионалы уверены: никто глубже добросовестного переводчика (и редактора) не вникнет в смысл оригинального текста. Какое же действие должна была оказать на Ратленда работа над Библией!

Многим приходила в голову мысль о том, что именно злодеяние Иуды Искариота, хотел он того или нет, привело (как то изложено в Библии) к созданию христианства. (Равно как и предательство Иосифа Флавия, без которого многие страницы истории того времени остались бы для потомков за семью печатями.)

И первоначально мне хотелось назвать свою книгу: «Добро есть зло, зло есть добро».

Но поскольку эта универсальная формула слишком уж всеобъемлюща и для земного сознания не по-доброму многозначительна, то я отбросила эту мысль. Но она прочно засела в моем восприятии мира.

И все же, почему пришли на ум Ратленду эти крылатые слова? И он ставит их в самом начале «Макбета», где зло бьет тебя как оголенный электрический провод. Да, в ней пророчество, льстящее королю. И оно вытекает из этих слов сестер-ведуний. Но, возможно, есть и какая-то личная побудительная причина.

В старом холодном замке (может, это даже не замок, а ветшающий особняк?) дядюшки Роджера Мэннерса Ратленд, наш поэтический Шекспир (он был сослан туда по решению королевы после рокового заговора графа Эссекса, отчима его жены, в котором он принимал участие), пишет, как я полагаю, «Тимона Афинского». У него под рукой нет источников, нет и соавтора Бэкона, его гениального ума. Он самостоятельно рождает это свое дитя (в шекспировское время авторы нередко называли так свои произведения) и убеждается, что может писать сам, и не только комедии. Вот тут-то он и отлепился окончательно от своего матерь носа (слова Джона Донна, обращенные к Томасу Кориэту, еще одной маски Ратленда).

Правда, композиция в «Тимоне» хромает, не все ладно с именами персонажей, негде проверить исторические факты, одним словом, по мнению крупнейшего шекспироведа-ортодокса Чемберса, это – черновик, единственный оставшийся от Шекспира.

Ратленд не помнил точно, чему равен талант (у древних греков талант была счетная и весовая единица денежного достоинства, а не вещественная, то есть не монета). Но это не так важно, вот простит его королева, вернется он в Бельвуар и все выверит. В «Тимоне», несмотря на все огрехи, уже звучит его собственный мощный стих, его собственные выстраданные мысли.

Вот, например, как Ратленд говорит устами верного слуги Тимона о его расточительности:

Когда взамен пустячного подарка

Дарили что-то вы в стократ ценнее,

Я только головой качал и плакал.

Да, я свой долг порою нарушал,

Вас, умоляя не сорить деньгами;

Сносил от вас тяжелые упреки,

Когда хотел вам описать правдиво

Отлив доходов и прилив долгов [72].

О неслыханной расточительности пятого графа Ратленда пишет историк Л. Стоун в книге «Family and Fortune».

Или проклятие Тимона – «Друзьям обжорства… Бездельникам, убийцам, приживалам, баловням судьбы, обжорам, паразитам… флюгерам, вертящимся по ветру» [73].

А первый монолог из четвертого акта, где Шекспир бичует язвы времени, прорицает бедствия и проклинает свой город и его обитателей! Но самое мощное проклятие и поношение – златому тельцу:

Тут золота достаточно вполне,

Чтоб черное успешно сделать белым,

Уродство – красотою, зло – добром,

Трусливого – отважным.

Старца – юным,

И низость – благородством.

Так зачем

Вы дали мне его?

Зачем, о боги?

От вас самих оно жрецов отторгнет,

Подушку вытащит из-под голов

У тех, кто умирает.

О, я знаю,

Что этот желтый раб начнет немедля

И связывать и расторгать обеты;

Благословлять, что проклято; проказу

Заставит обожать, возвысит вора,

Ему даст титул и почет всеобщий

И на скамью сенаторов посадит.

Увядшим вдовам женихов отыщет!

Разъеденная язвами блудница,

Та, от которой даже сами стены

Больничные бы отшатнулись, – станет

Цветущей, свежей и благоуханной,

Как майский день.

Металл проклятый, прочь!

Ты, шлюха человечества, причина

Вражды людской и войн кровопролитных,

Лежи в земле, в своем законном месте!

Я вновь тебя зарою глубоко [74].

Такое проклятье деньгам можно было написать только под действием