Победные трубы Майванда. Историческое повествование - Нафтула Халфин

Все это называлось «лекцией, прочитанной туземцам 7 января». 26 января, проведя ряд рекогносцировок местности и поставив в крупных селениях старшинами лиц, на которых можно было положиться, Фредерик Робертс двинулся с отрядом в Куррамскую долину, к основным силам. Генерал почувствовал наконец некоторое удовлетворение: солдаты и офицеры неплохо потренировались; в ряде районов был «показан британский флаг»; разведаны кратчайшие пути к Кабулу, особенно через перевал Шутургардан; в форту Матун посажен преданный Великобритании Шахзаде Султанджан с группой сторонников…

Удовлетворение, однако, было недолговечным. По крайней мере, в одном пункте. Урок, преподанный племени мангал, впрок не пошел. Стоило генералу с его колонной двинуться в обратный путь и проделать каких-нибудь двенадцать миль, как из Матуна поступили тревожные вести о том, что к форту стекаются со всех концов афганцы. И это уже не беспомощные крестьяне, а хорошо вооруженные многочисленные воины.

Робертс не стал испытывать судьбу. Он срочно прибыл в Матун, отправил Шахзаде и его прислужников в свой обоз, поджег склады снаряжения и зерна и ускакал, отбиваясь от наседавших афганцев, которые уже почти окружили форт.

Когда Робертс вернулся в Куррамскую долину, ему доложили, что остававшиеся там части заняты укреплением позиций. Обстановка была крайне напряженной. Местное население относилось к пришельцам чрезвычайно враждебно, и ни о каких контактах не могло быть и речи. А те офицеры и солдаты, которые все же рисковали покинуть пределы фортов и лагерей в поисках развлечений, далеко не всегда благополучно возвращались назад.

Поход на Кандагар оказался наименее трудным. Вблизи города, правда, двум эскадронам 15-го гусарского полка и подразделению 1-го полка пенджабской кавалерии под начальством майора Лака пришлось выдержать схватку с афганскими всадниками, а полковнику Кеннеди довелось даже выдвинуть пушки, чтобы отогнать большую группу конных афганцев, но в масштабе происходивших событий это были настолько незначительные стычки, что даже штабные летописцы смогли растянуть их описание всего на несколько страниц!

8 января 1879 года, в 3 часа 30 минут пополудни, генерал Дональд Стюарт со своим штабом и эскортом достиг Шикарпурских ворот старой столицы Афганистана. 1-я пехотная бригада продефилировала торжественным маршем по улицам города и, выйдя через Кабульские ворота, разбила лагерь на дороге, ведущей к новой столице. Англичане очень сожалели, что жители Кандагара апатично отнеслись к яркому и захватывающему зрелищу, какое являло церемониальное шествие бригады. За исключением нескольких представителей индийской общины, приветствовавших своих соплеменников в военной форме, кандагарцы игнорировали приход армии Стюарта. «Почти все лавочники продолжали торговать, а ремесленники занимались своим делом, как если бы ничего необычного не произошло», — меланхолически заметили британские историографы.

Теперь Кандагарское полевое войско было разделено на две части. 1-ю дивизию сам Стюарт повел на Калати-Гильзаи, городок, лежавший в восьмидесяти четырех милях на дороге в Газни и Кабул. Овладев им 20 января и оставив там гарнизон, генерал вернулся в Кандагар. 2-я дивизия во главе с Биддёльфом занялась разведкой в направлении реки Гильменд и города Гиришк, находившегося в восьмидесяти милях от Герата. Эти походы должны были способствовать всестороннему изучению афганских земель в военно-политических интересах Британской империи. Но если Стюарт смог провести свой маневр без особых осложнений, то его младшему коллеге Майклу Биддёльфу за селением Кушки-Нахуд, близ переправы через Гильменд, пришлось отразить ожесточенную атаку воинов племени ализай.

Наклонив пики с трепещущими на ветру алыми флажками, ализайские всадники нанесли удар по центру и левому флангу англичан. Он был отбит с большим трудом — выручила артиллерия. Биддёльф, понеся потери убитыми и ранеными, решил не искушать судьбу: повернул обратно, к Кандагару.

…Прошел ровно месяц с тех пор, как Бендерский записал в дневнике: «1-е, или по-западному — 13-е, декабря». Как ни оттягивал томимый неведомыми предчувствиями Шер Али-хан переезд в Мазари-Шариф, утром 13 января он приказал двинуться дальше. Тут же весь лагерь пришел в движение: свертывались палатки, строились войска. Последним был снят и погружен на трех мулов белый конус эмирского шатра. Оркестр заиграл походный марш, дробью и гулом откликнулись барабаны, со стен цитадели рявкнули пушки — правитель выехал.

Шер Али-хан следовал за эскадронами верхом на высокой лошади местной породы каттагани. Под ним было английское седло, покрытое темным бархатом с золототкаными узорами, а поверх него — вальтрап, чепрак из меха черного бадахшанского медведя. Уздечка была украшена золотыми пластинками, стремена отделаны серебром и эмалью. На эмире был его обычный темный мерлушковый кулох, легкая меховая шуба, надетая поверх куртки с шалевым воротником, и шаровары со штрипками для верховой езды. Из-под шубы виднелся золоченый пояс с висящей на нем изящной кабульской шашкой.

Правителя и окружавшую его группу приближенных широким кольцом охватывал отряд телохранителей. Несколько сзади в сопровождении казаков и афганских всадников ехало русское посольство. За ним двигался обоз, также охраняемый конницей. Замыкали шествие пехотинцы. Впрочем, батальонные и эскадронные значки мало соответствовали наличному составу войск. И батальоны и эскадроны не были укомплектованы полностью: Шер Али-хан надеялся, что Кабул удастся отстоять, и оставил для его защиты дополнительные силы, сократив свою лейб-гвардию.

Понятие о достоинстве эмира и правила восточного этикета предписывали не проявлять излишней поспешности при передвижении. В первый день было пройдено около пяти миль. Для стоянки избрали пустынное урочище около селения Гульджатай. Здесь эмира настиг посланец из столицы. Якуб-хан сообщал, что инглизи, заняв Джелалабад, не продвигаются дальше, но на юге приблизились к Кандагару и город вот-вот падет.

«Инглизи обратились ко мне как к наибу Кабула, приглашая прибыть в Джелалабад для мирных переговоров, — писал далее Якуб-хан. — Однако, поскольку вы, опора Аллаха на земле, не поручали своему сыну и покорному слуге вести переговоры с врагами отечества, им был послан меч отказа и кольцо надежды — в виде совета обратиться с этим к вашей милости и мудрости…»

Подтверждая сказанное, Якуб-хан прислал копию своего ответа англичанам, завершавшегося словами: «А так как наш отец, мудрый глава народов Афганистана, поставил ныне ногу в стремя поездки в Петербург, то и вам следует обратиться туда со своими предложениями».

Шер Али-хан не без внутреннего волнения ожидал, когда вскроют зловещие послания из столицы, скрепленные миндалевидной печаткой сына. Известия и вправду оказались неприятны, но не настолько, как этого можно было ожидать. Инглизи, видимо, опасаются забираться зимой в глубь страны. А Якуб-хан, несмотря на свои старые грехи, не поддается их нажиму и посулам… Это уже хорошо. Но с приближением тепла враги возобновят наступление — он знал упрямую настойчивость инглизи в достижении своих целей. А в том, что они стремятся захватить Афганистан и превратить его правителя в бессловесную куклу, наподобие какого-нибудь низама или махараджи, эмир не сомневался.

Сомневался он, к великому своему прискорбию, в другом — в твердости Якуб-хана. Надолго ли хватит у него решимости отвергать льстивые заигрывания хитрых и наглых соседей, войска которых уже топчут афганские земли. «Наиб Кабула»… А как он себя поведет, когда к нему обратятся иначе, скажем, «эмир Афганистана»?! Достанет ли ума разобраться в том, что кроется за сладкими речами и золотом инглизи?.. Нет, нельзя допускать и мысли о недомогании, надо вернуть былую энергию и торопиться, торопиться!

15 января, после остановки в Наибабаде, кортеж прибыл в Гуримар. Погода резко ухудшилась. Ночью лил сильный дождь. К утру очень похолодало. Тяжелые свинцовые облака неудержимо мчались с запада на восток, закрыв непроницаемым покровом северные отроги Гиндукуша. Стремительный ветер нес тучи рыхлого снега, слепившего глаза путникам.

Быть может, из-за похолодания у Шер Али-хана не на шутку разболелась левая нога. О езде верхом не стоило и помышлять. Эмир пересел в крытые носилки. То была целая беседка, пестро раскрашенная, высотой около шести футов, с двумя дверцами по бокам, с занавешенными стеклянными оконцами и суживающейся кверху крышей, увенчанной позолоченным шаром. Внутри этого паланкина, отделанного атласом, можно было лежать. За прикрепленные к нему длинные брусья одновременно брались до сорока носильщиков из особой дружины скороходов. Менялись они каждые четверть часа.

Отдохнув в паланкине, правитель перебрался на слона, высланного для него губернатором провинции Чар-Вилоят Хош Диль-ханом, и 17 января въехал в Мазари-Шариф. Встреча была торжественной. Во многих местах возвышались праздничные арки: верхушки шестов, установленных по обе стороны дороги, соединялись длинными широкими зелеными чалмами с прикрепленным к ним посредине Кораном. У таких ворот сидели муллы или дервиши, читавшие нараспев суры из священной книги.