Тривейн - Роберт Ладлэм

— По-моему, — произнес он наконец, — все это абсолютно бессмысленно. Ведь я говорил с ним на этой неделе ежедневно! Нет, все чепуха!

— Мэдисон не лжет...

— Тогда в чем же дело? — повернулся Уэбстер к де Спаданте.

— Выясним, — доверительно проговорил де Спаданте. — Думаю, обойдемся без поротых задниц на какой-нибудь дурацкой пресс-конференции... Но если слушания возобновятся и Тривейна все-таки прокатят, он выпалит из всех стволов. Я знаю этого человека, и он не блефует. А ведь никто из нас не готов к такому повороту событий... А старик... Он должен был умереть...

Уэбстер уставился на грузного человека, развалившегося перед ним в кресле.

— Но ведь мы не знаем, что он собирается сказать! Неужели твои неандертальские мозги не в состоянии уразуметь, что это может оказаться такой же чепухой, как происшествие в «Плазе»? Мы должны сделать все возможное, чтобы остаться от всего такого в стороне!

Не глядя на Уэбстера, де Спаданте сунул руку в карман. Внезапно Уэбстер почувствовал страх, но де Спаданте всего лишь вытащил очки в толстой черепаховой оправе. Нацепил на нос и впился глазами в какие-то бумаги.

— Ты все время пытаешься запугать меня, Бобби... Мы должны, мы могли, мы обязаны... Брось ты все это к чертовой матери! Мы не знаем намерений Тривейна — вот что главное! И в вечерних известиях по радио мы этого не услышим. Лучше всего тебе сейчас вернуться на работу. Может, тебя уже хватились...

Кивнув в знак согласия, Уэбстер направился к потертой и поцарапанной двери. Но, взявшись за разбитую стеклянную ручку, вдруг повернулся и сказал:

— Марио, ради твоего же благополучия, не принимай самостоятельных решений! Прошу тебя, посоветуйся с нами! Сейчас очень сложное время...

— Ты хороший парень, Бобби, но у тебя есть один недостаток: ты слишком молод... Когда станешь старше, поймешь, что все на этом свете гораздо проще... Овцы не могут жить в пустыне, а кактус не растет в джунглях. Так и Тривейн. Парень просто в плохом окружении! Все очень просто, Бобби...

Глава 12

Этот скромный белый дом с четырьмя сделанными в ионическом стиле колоннами, которые поддерживали балкон над главным входом, располагался посреди живописно поросшего лесом участка площадью в три акра. К нему вела дорога, которой, впрочем, никто не пользовался. Огибая с правой стороны находившуюся перед домом ухоженную лужайку, эта дорога каким-то немыслимым образом уходила за дом и неожиданно там кончалась. Агент из бюро по торговле недвижимостью в свое время объяснил Филис, что прежний владелец хотел построить в конце дороги гаражи, но не успел, так как вынужден был переехать в Мускатон, в Южную Дакоту.

Конечно, это не Хай-Барнгет, но все же и этот дом имел свое имя, от которого, к великому сожалению Филис, оказалось невозможным отделаться. Прямо под парадным балконом, которым, кстати, тоже никто и никогда не пользовался, красовались выложенные из камня буквы: «Монтичеллино»...

За годы, проведенные в доме, Филис так и не собралась их убрать. В конце концов она решила, что название должно быть сохранено — в честь Бога, прежнего владельца и Томаса Джефферсона.

Таунинг-Спринг в Мэриленде являл собою полную противоположность Гринвичу, хотя, конечно, что-то общее между ними было: такое же богатое здание, почти абсолютно белое, с претензией на элегантность. Дом был заселен людьми, которые очень хорошо знали, что они покупают. Может быть, именно об этом они и мечтали: владеть таким вот уединенным жилищем на юго-востоке страны, где-нибудь в Маклине или Феарфэксе, штат Вирджиния, — райском уголке для охотников.

И все же Филис имела все основания полагать, что люди, владевшие домом, даже не догадывались о проблемах, которые неизбежно встанут перед ними после такой покупки.

Ей же эти проблемы были хорошо знакомы. Эти проблемы! Правда, чтобы узнать их, ей понадобилось почти шесть лет, которые она провела в этом почти аду. Ничьей конкретно вины здесь не было, хотя, с другой стороны, можно сказать — виноваты все. Просто должно быть так, и не иначе, как с сутками, в которых — непонятно почему — двадцать четыре часа, а не тридцать семь или сорок девять. Или, еще лучше, шестнадцать.

Считайте их слишком длинными или очень короткими — все зависит от того, кто и как на это смотрит...

Правда, в первое время таких философских мыслей у нее не было. Первое очарование любви, связанное с ним постоянное волнение, тот невероятный подъем, которые испытывали все они — Энди, Дуглас и она, — все эти чувства были сконцентрированы на скромненьком складе, который они называли своей компанией. И если она над чем-либо и задумывалась в те дни, так это над тем, как идут дела.

Тогда у нее было три основных занятия. Во-первых, она была секретаршей у Энди, во-вторых, вела бухгалтерский учет с его непонятными терминами и целыми горами сложных, весьма запутанных цифр, и, наконец, она была женой.

Их женитьба, как шутил ее брат, совпала с двумя знаменательными для них событиями: контрактом с «Пратт энд Уитни» и грядущей презентацией в «Локхид». Энди и Дуг сошлись тогда в одном: три недели медового месяца, проведенные на Северо-Западе, — это идеально. Молодожены могли бы полюбоваться огнями Сан-Франциско, успеть покататься на лыжах в штате Вашингтон или Ванкувере, а Энди к тому же мог бы еще и заехать в «Дженис индастриз», где делалось все — от поездов до самолетов. Там же уделяли весьма большое внимание исследованиям в области электроники.

Она хорошо помнила, как они начинали работать: это были тяжелые, трудные годы. Запомнила она и тот день, когда впервые поняла, что ждет ее в будущем. Это случилось после их возвращения из Ванкувера, когда она увидела новую служащую, которую нанял брат. Сначала эта женщина весьма ее удивила. Милая и не нуждавшаяся в деньгах, она тем не менее сама искала себе работу, делая намного больше того, что ей было положено в оговоренные восемь часов в день. И только потом спешила домой к мужу и детям. Она не только не выдвигала никаких дополнительных требований, но испытывала глубокую благодарность за то, что ей дали возможность работать.

Филис много думала об этой женщине, но поняла ее намного позже, когда Энди уже твердо стоял на ногах, а у нее появились сначала Стивен, а потом и Памела, которых счастливый отец окружил удивительной заботой и любовью.

Да, это был период, когда он наконец оседлал время. Постепенно в нем стали нуждаться многие. Компания «Пейс — Тривейн» становилась все мощнее и мощнее буквально на глазах, и Филис не могла не чувствовать этого. Иногда ей даже казалось, что Энди не сможет управлять всей этой махиной, но она ошибалась. Он не только справлялся с делами, но и, выражаясь боксерским языком, умело держал удары, которые, надо сказать, сыпались на него со всех сторон. А если он был в чем-нибудь не уверен или даже напуган, то просто отказывался от затеянного, заставляя тем самым и других прекращать всякую деятельность в данном направлении. В таких случаях Энди говорил жене, что его неуверенность или страх — результат непонимания каких-либо аспектов проблемы. Он предпочитал потерять выгодный контракт, чем потом сожалеть, что заключил его.

Эндрю никогда не забывал судилища в Бостоне. Такое не должно с ним случиться! И он, надо отдать ему должное, процветал, наполняя рынок тем, в чем тот отчаянно нуждался. Работал он весьма умело, тщательно взвешивая все «за» или «против», идя на сделку лишь тогда, когда был твердо уверен в том, что она выгодна. Но при этом никогда не переступал той черты, за которой преимущества добивались любой ценой. Главным критерием в работе для него всегда оставалась честность.

Вместе с мужем росли и дети. Они кричали, бегали, съедали огромное количество каши, бананов и молока, им без конца меняли трусишки и маечки. Филис безумно любила их, казалось, жизнь ее наполняется каким-то новым смыслом. Но потом... Потом она вдруг поняла, что все идут вперед — и муж и дети, — только она отстает. Счастье и радость постепенно оставляли ее, как это случалось со многими.

Особенно она это почувствовала в те дни, когда дети пошли в школу. Поначалу ей нравились мир и тишина, когда умолкли в доме пронзительные, постоянно чего-то требующие детские голоса. Но потом Филис поняла, что осталась совсем одна. Служанка, прачка и мастера, приходившие в дом, были не в счет...

Ее немногие подруги уехали вместе с мужьями, окрыленные мечтами о том, что им удастся что-нибудь сделать в окрестностях Нью-Хейвена — Хартфорда. Своих же соседей, представлявших высший и средний классы, она могла выносить час-два, не более. А вообще-то у них сложился свой круг, и Ист-Хейвен был самым подходящим для них местом. К тому же ист-хейвенские жены недолюбливали Филис из-за того, что она не нуждалась в их обществе и совсем его не ценила. Это недружелюбие, как часто бывает в подобных случаях, привело к тому, что Филис оказалась в изоляции. Что делать, она была и оставалась для них чужой.