Возвращение Матарезе - Роберт Ладлэм

Роберт Ладлэм

Возвращение Матарезе

Она пришла, смеясь, когда не было никого.

И снова наполнила жизнь радостью.

Посвящается Карен

Пролог

Челябинск, крупный промышленный центр, удален от Москвы примерно на девятьсот миль. Несмотря на это, расположенный рядом с городом охотничий домик в свое время считался любимым местом отдыха у высшего руководства Советского Союза. На эту дачу приезжали круглый год: весной и летом она превращалась в праздник садовых и диких цветов у подножия гор, осенью и зимой становилась охотничьим раем. После крушения Политбюро новые правители сохранили дачу в неприкосновенности, выделив ее семье одного из выдающихся российских ученых, физика-ядерщика Дмитрия Юревича. Юревич, человек вне политики, был жестоко убит. Его заманили в чудовищную ловушку те, у кого гений Юревича, которым он хотел поделиться со всем человечеством, вызывал не уважение, а одну только бессильную ярость. И неважно, откуда пришли убийцы, – установить это так и не удалось, – ими двигала бесконечная злоба.

Седая, лысеющая старуха лежала в кровати у огромного окна, из которого открывался вид на первый снег, выпавший необычно рано для этих мест. За двойным стеклом все было таким же белым, как ее волосы и сморщенная кожа. Под тяжестью первозданной морозной свежести гнулись ветви деревьев. Выглянувшее солнце наполняло весь мир ослепительным светом. Протянув руку, старуха с трудом взяла с ночного столика бронзовый колокольчик и позвонила.

Через минуту в дверях появилась дородная женщина лет тридцати, темноволосая, с живыми карими глазами.

– Да, бабушка, что я могу для тебя сделать? – спросила она.

– Ты и так делаешь для меня все, что в твоих силах, дитя мое.

– Может быть, принести чаю?

– Чай потом, внучка, приведи ко мне священника, и неважно, какого.

– Бабушка, тебе нужен не священник, тебе нужно основательно подкрепиться.

– Боже мой, ты сейчас прямо вылитый дед. Тот тоже вечно спорил, всегда пытался докопаться до самой сути…

– Вовсе я не спорю, – прервала старуху Анастасия Солатова, внучка Юревичей. – А ты действительно ешь меньше воробышка!

– Да воробышек, пожалуй, каждый день съедает столько, сколько весит сам… Что-то у нас в доме сегодня слишком тихо. Где твой муж?

– Пошел на охоту. Сказал, что по свежей пороше легко выслеживать дичь.

– Боюсь, как бы он не отстрелил себе ногу. Да и съестного у нас достаточно, – заметила старуха. – Москва не обижает.

– Пусть только попробовала бы! – усмехнулась Анастасия.

– Не бойся, дорогая, нас не посмеют оставить без внимания.

– Баба Маша, так о чем ты говорила?

– О священнике. Приведи ко мне попа. Пора готовиться на тот свет.

Настя сделала протестующий жест.

– Иди же! – Внучка поняла, что на этот раз спорить с бабушкой бесполезно.

Пожилой православный священник, облаченный в черную рясу, стоял у кровати. Симптомы не вызывали сомнений: ему уже много раз приходилось присутствовать при этом. Старуха умирала; ее дыхание становилось все более прерывистым и частым, и с каждой минутой дышать ей было все труднее.

– Вы желаете исповедоваться в своих грехах, дочь моя? – спросил священник.

– Да не в своих, осел! – ответила Мария Юревич. – Тот день был чем-то похож на сегодняшний – выпал свежий снег, охотники с ружьями за плечом… Он был убит в такой же день, как этот; его буквально разорвал на части разъяренный раненый медведь, которого натравили на него безумцы…

– Да-да, мы наслышаны о вашей трагической потере, Мария Юрьевна…

– Сначала утверждали, что это дело рук американцев, потом стали говорить, что за этим стоят недоброжелатели моего мужа из Москвы – его завистливые соперники, однако и первое, и второе объяснения не имеют ничего общего с истиной.

– Мария Юрьевна, все это произошло так давно… Успокойтесь, господь вас ждет. Он примет вас в свои объятия и утешит…

– Болван, истину нужно открыть. Позднее я узнала – мне звонили из всех уголков земного шара, ни одного написанного слова, все только устно, – что и я сама, и мои дети, и дети моих детей не доживут до следующего дня, если я только когда-нибудь заговорю о том, что мне рассказал мой муж.

– И что же это было, Мария Юрьевна?

– Мне трудно дышать! За окном темнеет!

– Что это было? Говорите же.

– На свете существует сила, более опасная, чем все воинственные террористические группировки на земле…

– Что это за «сила», Мария Юрьевна?

– Матарезе… высшее зло…

Старуха уронила голову на подушку. Она была мертва.

Огромная сверкающая белая яхта длиной больше ста пятидесяти футов от носа до кормы медленно подходила к причалу в Эстепоне, северной части роскошного испанского курорта Коста-дель-Соль, места, куда перебираются отошедшие от дел и удалившиеся на покой сильные мира сего.

В фешенебельной каюте в обитом бархатом кресле сидел высохший старик, возле которого стоял личный слуга, не разлучающийся с ним на протяжении уже почти трех десятилетий. Слуга, давно ставший близким другом, готовил престарелого владельца яхты к самому важному совещанию за всю его жизнь, растянувшуюся на девять десятков лет. Свой истинный возраст старик хранил в тайне, ибо большую часть жизни он провел, сражаясь с теми, кто был гораздо моложе его. Зачем давать этим алчным индюкам лишний козырь – повод позлословить о том, что их оппонент впал в старческий маразм, который на самом деле представлял собой богатейший опыт нескольких поколений? Три пластические операции превратили лицо старика в безжизненную маску, но все это было лишь внешним, обманчивым обликом, вводящим в заблуждение многочисленных противников, которые при малейшей возможности попытались бы прибрать к рукам его финансовую империю.

Империю, которая больше ничего не значила. Этот бумажный колосс стоимостью свыше семи миллиардов американских долларов – семь тысяч раз по миллиону – был построен на деятельности давно забытой организации. Началось все с предвидения, осенившего одного человека; впоследствии подручные, которые не видели дальше собственного носа, извратили великое начинание, наполнив его сатанинской жестокостью.

– Антуан, как я выгляжу?

– Замечательно, мсье, – ответил слуга.

Протерев подбородок и щеки старику мягким лосьоном после бритья, он убрал простыню, открыв строгий костюм-тройку, дополненный галстуком в полоску.

– Не лишнее ли все это? – спросил элегантный старик, указывая на свой наряд.

– Вовсе нет. Как-никак, сэр, вы председатель, и те, кого вы сейчас примете, должны будут сразу это почувствовать. Любое противостояние вам необходимо подавить в зародыше.

– О, мой старый друг, никакого противостояния не будет. Я намереваюсь отдать распоряжение всем отделениям своей корпорации готовиться к деструктуризации. Я собираюсь щедро вознаградить всех тех, кто отдавал свои силы и время деятельности, о которой им, по сути дела, ничего не было известно.

– Дорогой Рене, обязательно найдутся те, кто посчитает ваши распоряжения неприемлемыми.

– Отлично! Наконец-то ты отбросил формальности. Надеюсь, сейчас ты скажешь мне что-то важное. – Оба негромко рассмеялись, и старик продолжал: – Должен честно признаться, Антуан, мне давно следовало бы назначить тебя главой какого-нибудь комитета. Не могу припомнить, чтобы твое суждение оказалось ошибочным.

– Свои мысли я высказываю только тогда, когда вы об этом просите, и только в тех случаях, как мне кажется, когда я понимаю все обстоятельства. Я ни разу не высказывался по поводу ведения деловых переговоров, в которых абсолютно ничего не смыслю.

– Ты разбираешься только в людях, правильно?

– Скажем так, Рене, я стараюсь не дать вас в обиду… Ну а теперь позвольте помочь вам перебраться в кресло-каталку…

– Ни в коем случае, Антуан! Возьми меня под руку, и я сам войду в зал заседаний… Кстати, что ты имел в виду, сказав, что найдутся те, кто будет не рад моим распоряжениям? Я щедро отблагодарил всех. Все те, кто на меня работал, до конца своих дней не будут ни в чем испытывать недостатка.

– Друг мой, обеспеченность в жизни – это совсем не то же самое, что и активное участие. Разумеется, простые рабочие будут счастливы, но вот высшее руководство, возможно, отнесется к вашему решению иначе. Берегитесь, Рене, – к этой категории относится кое-кто из тех, кто будет присутствовать на предстоящем совещании.

Просторный обеденный зал яхты представлял собой точную копию одного знаменитого парижского ресторана, только потолки были ниже. На стенах, расписанных в духе импрессионистов, были изображены виды Сены, Триумфальной арки, Эйфелевой башни и других достопримечательностей французской столицы. Рядом с круглым столом из красного дерева стояли пять кресел, из которых четыре были заняты, а одно оставалось свободным. За столом сидели четверо мужчин в строгих деловых костюмах; перед каждым стояло по бутылке минеральной воды, пепельнице и пачке сигарет «Голуаз». Две пепельницы использовались по назначению, остальные были решительно отодвинуты в сторону.