Злая корча. Книга 1. Невидимый огонь смерти - Денис Абсентис

Императорское Вольное экономическое общество, учрежденное в Санкт-Петербурге в 1765 году, старейшее из ученых обществ России, посвятило много сил описанию проблем эрготизма. Ситуация со спорыньей в России, согласно материалам Императорского общества, была ужасающей и позже в советской литературе вполне справедливо характеризовалась как «поистине национальное бедствие»:

В материалах общества можно встретить много работ по эрготизму, заболеваемость которым среди крестьянских масс дореволюционной России нередко принимала широкий размах и наносила большой ущерб народному хозяйству страны. Причиной такого положения являлась засоренность ржи спорыньей («изгаром»). В многочисленной печатной продукции общества, посвященной этому поистине национальному бедствию, болезнь освещалась не только в клиническом, но и в медико-статистическом и даже евгеническом аспектах. О вреде рожков спорыньи известны труды X. Пекена (1767), А. Т. Болотова (1788), Фрибе (1810), Нелюбина (1853)[236].

Стоит заметить только, что непосредственно под «изгаром» имели в виду, скорее, головню, которую со спорыньей путали и вплоть до середины XX века считали ядовитой. Осознавать проблему спорыньи начали только в конце XVIII века. Впервые в России конкретную эпидемию связал с рогатой рожью в 1786 году штаб-лекарь Остерского уезда Киевского наместничества Яков Стефанович-Донцов. Ранее лейб-медик Готлиб Шобер, расследовавший по повелению Петра I эпидемию в 1722 году, уже предполагал роль хлеба в отравлении, но винил головню[237]. Правильно определив этиологию заболевания, Стефанович-Донцов подробно описал клинику, способы лечения, меры профилактики и в результате написал первую в России диссертацию по этому вопросу: «Описание о черных рожках, причиняющих корчи и помертвение членов» (1797). В 1794 году при массовых отравлениях гарнизона в Одессе (тогда Гаджибей) полковые лекари (за исключение лекарей Богоявленского госпиталя) также видели проблему в хлебе с рожками. В 1803 году члены Полтавской врачебной управы уже разработали систему профилактических мероприятий при наличии спорыньи в хлебе. Они рекомендовали: выбирать спорынью из колосьев, зерна перед помолом тщательно промыть водой, хлеб, выпекаемый из зерен, пораженных спорыньей, тщательно пропекать, не делать из него галушек и пресного хлеба, не гнать из него вина[238].

Особенно сильная эпидемия была зафиксирована в России в 1832 году. Она охватила 30 различных районов. Смертность от болезни в разных местах колебалась от 11 до 66 процентов. В связи с широким распространением болезни медицинский департамент в Петербурге создал специальную комиссию по изучению эрготизма, а МВД выпустило инструкции, а затем распоряжение для Медицинской Полиции с описанием вреда спорыньи и симптомов отравления[239]. Со временем, просвещение, казалось, давало свои плоды. Спорынья уже иногда описывалась даже в художественной литературе как бедствие. Например, Гоголь, наслышанный о ее вреде, пытаясь найти некое сравнение, записывает в черновике «Мертвых душ»: «…и родились, посыпались грозные следствия бесчисленно, как черви в дожди, как рождаются в ненастное время черные наросты, зовомые спорыньем, которыми вся покрывается нива, страшные предвестники глада» (VI, 834). Гоголь здесь не совсем прав (может, сомневаясь, он и не включил фразу в окончательный вариант?) — отравление спорыньей часто происходит на фоне голода, провоцирует «волчий аппетит», но нередко голод — например, вследствие нескольких лет засухи — наоборот, этому предшествует. Когда же после засухи выдается влажный год с хорошим урожаем — появляется и много спорыньи. Вероятно, именно поэтому она и стала в народном сознании с урожаем ассоциироваться. Подобные наблюдения присутствуют в дореволюционных источниках:

Спорынья, по наблюдениямъ русскихъ крестьянъ, преимущественно развивается на хлѣбахъ въ годы урожайные, когда и рожь растетъ хорошо[240].

Министерство Внутренних Дел продолжало бороться с невежеством — выпускало циркуляры, запрещало использовать неочищенную от рожков рожь не только в пищу, но и для выкуривания вина и приготовления кваса[241]. Основанный еще Пушкиным журнал «Современник», обращаясь к помещикам, писал о наставлении Медицинского Совета Царства Польского по предупреждению вредных последствий ржаного хлеба со спорыньей:

Благоразумные помѣщики должны стараться о распространенiи въ простомъ народѣ свѣдѣній, здѣсь изложенныхъ. Еще не искоренился у простолюдиновъ предразсудокъ, будто спорынья во ржи не только не вредна, но и служитъ признакомъ хорошаго урожая. Самое названіе, данное ей въ Россіи, указываетъ на счастливую прибыль, какой ожидаютъ земледѣльцы отъ спорыньи.[242]

Несмотря на все предпринимаемые усилия, в народном сознании ничего существенно не изменилось, и два десятилетия спустя в Записках Императорского русского географического общества сообщалось, что крестьяне по-прежнему «спорынью (secale cornutum), раждающуся въ колосѣ ржи, ѣдятъ какъ конфекту»[243] (конфекта — устар. лакомство, конфета — Д. А.).

Для писателя Василия Преображенского в середине XIX века спорынья — это «пьяный хлеб» с одуряющими свойствами, хоть и вредный, но не всегда опасный. При этом «спорынья ежегодно почти встрѣчается въ ржи, бываетъ иногда в пшеницѣ и житѣ».[244] Крестьяне же, как он пишет, по-прежнему радуются наличию спорыньи и с удовольствием ее едят, да и сам писатель не брезговал полакомиться:

Пьяный хлебъ получающiй одуряющее свойство отъ обилiя въ немъ рожковъ и костеря, очень рѣдко замѣчается, можетъ быть потому, что крестьяне скоро привыкаютъ къ этому хлѣбу, или въ немъ не бываетъ столько вредной примеси, чтобы она могла производить опьяненiе. Замѣчательно заблужденiе крестьянъ на счетъ этого вреднаго выродка хлѣба; если замѣчаютъ большое количество спорыньи, то говорятъ: слава Богу! Богь спорость хлебу далъ.

Я часто видалъ, какъ крестьянскiя дѣти и даже взрослые, проходя мимо полосъ, обильныхъ рожками, сбирали ихъ въ руку и ѣли, какъ лакомство, и дурныхъ послѣдствiй я не замѣчалъ. Нечего грѣха таить! я и самъ не разъ ѣдалъ рожки, но вкусъ ихъ мнѣ не нравился[245].

Спорынья этим и отличается от других ядов и наркотиков. Например, отравившийся беленой приходит в «сильное возбуждение с галлюцинациями и бредом»[246]. О дурманящем и ядовитом действии этого растения знали представители многих народов. Быстрые последствия отравления — симптомы проявляются уже минут через двадцать — замечались легко, породив в народе устойчивые выражения: «взбеленился» или «белены объелся», то есть «внезапно перестал соображать, одурел», «бес вселился», «ведет себя как умалишенный». Как у Пушкина в «Сказке о рыбаке и рыбке»: «Что ты, баба, белены объелась?» Но выражения «объелся спорыньи» не существует, ибо острое отравление происходит значительно реже, эффект хронического отравления проявляется через слишком долгое время и не осознается, а сама спорынья стала понятием сакральным. Ее вред и одуряющее действие упорно не замечали, хотя травились ей на много порядков чаще, чем той же беленой. Никакое безумие, отупение, да и физические проблемы со спорыньей крестьяне не связывали. Это же не яд, а мать ржи, удача, дающая урожай и хлеб: «Упек в тесте бывает, а в муке спорынья, припек, упека не бывает» (Даль). «Якъ есть в хлiбi рiжки, будутъ и пирiжки (Малор.)»[247].

Нехватка спорыньи в хлебе приписывалась ведьмам. В этих грехах ведьмы и каялись в духовных песнях:

Изъ чужихъ мы коровъ молоко выдаивали,Мы изъ хлѣба спорынью вынимывали;Не ходили ни къ обедне, ни къ завтрени;Мы не слушали звона колокольнаго.Мы не слушали пѣнья божьяго, церковнаго…[248]

Молоко пропадало у коров из-за той же спорыньи, алкалоиды которой тормозят секрецию пролактина, что нарушает лактацию, но об этом крестьяне не догадывались. Зато «вынимывать спорынью» — это великий грех ведьмы, лишение «спорости», урожая, успеха. «„Спорынья в квашню, а тесто в шляпу“ — пожелание прибыли, удачи хозяевам при входе в дом. Слово спорынья, «обилие», древнее в лексическом составе русского языка, в современном языке сохранилось только в говорах»[249]. Мы знаем, что поговорка «спорынья в труде» означает «пожелание успеха при уборке урожая», и нам кажется, что толкование «спорынья в тесте — приветствие, пожелание тем, кто приготовляет тесто или валяет хлебы»[250] тоже относится к пожеланиям абстрактного успеха. Но в народе это понималось совершенно буквально. Профессор Милов в своей монографии «Великорусский пахарь» нашел такой «ответ» — просто некогда, мол, было спорынью из зерна отвеивать: «на Руси, видимо, из-за острой нехватки времени, спорынью оставляли в муке, то есть ее „из ржаных зерен не выкидывают, мелют вместе“»[251]. Но дело обстояло куда как серьезней — если спорыньи в муке не хватало, то крестьяне запекали ее в хлеб специально …для спорыньи: