Та, что будет моей - Агата Лель
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Веснушка — его болевая точка. Теперь он это понял и пока не знал, что с этим делать.
— Ну все, я могу уезжать?
— Уезжать? — встрепенулась она. Слишком быстрой была ее реакция, такую не сыграть — она испугалась. — Почему?
— Ну, ты же как самка богомола, достаточно одного раза и все, свободен.
— Ты все помнишь те мои слова про мечту…
Помнишь… Еще бы, конечно, он помнил. И на его самооценке они оставили ощутимый след.
— Не делай вид, что они тебя как-то задели. Ты же сам не рассчитывал на большее.
Да откуда тебе это знать, на что я рассчитывал? — едва не сорвался он. — Вот откуда?
Но не смотря на бурю в душе внешне остался совершенно спокоен.
— И с чего такие выводы?
— Брось, Артур, я все знаю.
— Что именно ты знаешь?
— Я слышала твой разговор с матерью.
— И что за разговор? — нахмурился, абсолютно не понимая, к чему она клонит.
— Тот, — на лице мелькнула тень обиды, — про валенки.
Он отстранился и внимательно посмотрел в ее глаза. Какие еще к чертям валенки? Конечно, он был в курсе, что женщины после секса имеют свойство нести в постели всякую чушь, но это…
— Валенки? — переспросил, дабы убедиться, что не ослышался.
— Да, они. Ты сказал своей матери, что тебе все равно, что будет со мной. Что ты улетишь в Америку, а я могу делать все, что угодно — варить борщи и валенки валять.
И вот теперь щелкнуло. Он вспомнил, как сказал это матери в ответ на ее бесцеремонные попытки учить его жизни.
Но ведь это было несерьезно, просто проверить ее реакцию!
— Ты подслушивала, что ли? — приподнявшись на подушках, ни на шутку рассердился он.
— Да, я подслушивала, — даже с какой-то гордостью подтвердила она, сев на край кровати и натянув простынь на грудь. — И как вышло, правильно сделала! Так я хотя бы узнала, что ты думаешь обо мне на самом деле!
— Да? — едва сдерживая эмоции, повысил он тон. — А ты уверена, что дослушала все?
— Я услышала самое важное, мне хватило.
— Твою мать, Веснушка, ты хоть понимаешь, что ты тогда натворила? — вот теперь точно — понеслось. — Ты услышала выдернутую из контекста фразу, додумала то, чего нет и все испортила!
Впервые с начала этого разговора на ее лице отразилась растерянность, которую она тут же попыталась неумело скрыть за напускной уверенностью.
Задрав подбородок, посмотрела на него открыто и даже слегка враждебно.
— Испортила? Что именно? Ты хотел взять на себя честь бросить меня первому, а я помешала?
И он ей все рассказал. Как было. С чего начался разговор, какое он принял решение. С какими мыслями забрался к ней в окно.
По мере его рассказа она все больше и больше округляла глаза, теряясь между "ты шутишь" и откровенным шоком.
— Ты действительно думал забрать меня с собой в Америку? — севшим голосом переспросила она. — Учиться с тобой? Там? В Гарварде?
— Именно так.
— Но почему ты… Почему ты ничего так и не сказал?
— Может, потому что ты меня послала до того как я рот успел раскрыть?
— Но ведь ты мог…
— Нет, я не мог! — безапелляционно отрезал он. — Я услышал то, что услышал. И в отличие от тебя ничего не додумал.
Тогда она заплакала. Уронив плечи, уткнулась лицом в ладони и не смогла сдержать слез. Это были слезы печали, злости на себя, слезы упущенных возможностей.
Она ненавидела его все эти годы и, получается, зря?
Воспитывала в одиночку дочь, считала, что он ей просто воспользовался, а на деле…
— Я просто услышала и решила… Я думала, что не нужна тебе! Ты даже представить себе не можешь, как сильно я тебя тогда возненавидела!
— Но ребенка родить от меня все-таки решилась.
Она обернулась, обдав его хмурое лицо истинно женским взглядом. Красноречивым, яростным, злым.
— Потому что не смотря на это я любила тебя, идиот. Тебя одного, все эти годы!
Он много слышал в свой адрес признаний в любви, и как человек цинично не верящий в глубокие чувства, никогда не придавал им большого значения. Но ее слова, брошенные этим серым утром, да еще в какой-то обвиняющей форме не смогли пройти для него транзитом.
Утешать женщин он не умел и по части истерик был скорее теоретиком. Ну вот надо оно ему все это? Слезы, заламывания рук, многочасовые нудные разборки… Нет, не надо. Но сейчас он не хотел видеть ее слез. Да и какой от них теперь смысл?
Между прочим, этот разговор и для него был нелегким, он тоже понял, что, получается, заблуждался эти годы. Он ведь искренне считал, что она просто цинично бросила его в тот вечер, что, кстати говоря, для его самооценки стало внушительным ударом (хотя он не хотел признаваться в этом даже самому себе).
Выходит, не подслушай она тогда его разговор с матерью, все было бы по-другому?
Он вдруг осознал масштаб сего озарения. Подумал о том, какой бы могла быть его жизнь, если бы тогда не случилось то, что случилось…
Впрочем, мудро решил, что думать об этом не имеет никакого смысла: оно уже произошло, и история не знает сослагательного наклонения.
В одном он был уверен точно — никаких слез. Хотя бы потому, что он совершенно не знал, что с ними делать…
— Иди сюда, — мягко коснулся ее обнаженного плеча, вынуждая обернуться на себя. На удивление, она не стала пользоваться женской уловкой из разряда: "ну поуговаривай меня еще", что активно юзали некоторые его подруги. Ничего не говоря, она безропотно забралась обратно с ногами на постель и положила голову на его грудь, обвив слегка напряженное
