Военная тайна - Лев Шенин

— Конечно, могут, — ответил господин Петронеску, еще не понимая, в чем смысл вопроса, — они так и скажут, ведь так и было на самом деле, вы же это знаете… Ну и пусть говорят. Вам какое дело?

— Так ведь все поймут, что мы говорим неправду. И нас могут осудить за ложные показания, — закончил свою мысль Сулейман.

Господин Петронеску едва удержался от смеха. Этот кретин Сулейман боялся, что его осудят за ложные показания, даже не понимая, что ему грозит виселица как раз в том случае, если суд поверит его показаниям. Вот с таким быдлом приходилось работать, подготовляя мировую сенсацию! Нет, надо было любыми путями избавиться от участия в этом деле.

Однажды ночью господина Петронеску осенила великолепная мысль: на будущем судебном процессе Абдурахмана и Сулеймана следовало подпереть умным юристом. Надо было подобрать надежного адвоката, который вел бы процесс умело и ловко. Среди агентов немецкой разведки был один турок-юрист, некий Захир Зия Карачай. В свое время он получил образование в Германии и еще в студенческие годы был завербован гестапо. Теперь этот проходимец проживал без определенных занятий в Анкаре и использовался для всякого рода третьестепенных поручений. В адвокатуре он не состоял, так как не имел своей адвокатской конторы, без чего, по турецким законам, не мог быть зачислен в это сословие. Но он знал немецкий и французский языки, был пронырлив и мог быть полезен как мелкий шпион, провокатор и посредник во всяких грязных делах. Кроме того, он недурно подделывал подписи.

При всем том это был человек проверенный, на все готовый и как-никак юрист по образованию. Господин Петронеску доложил свой план уполномоченному. Тот снесся с Берлином и получил одобрение. Захира Зия Карачая надо было срочно производить в адвокаты. Средства, необходимые для открытия конторы, были ему переведены. И он был принят в анкарскую коллегию адвокатов. Увы, только значительно позже, уже в ходе судебного процесса, выяснилось, что сделано это было грубо: средства на открытие конторы были перечислены на имя Захира Зия Карачая через банк прямо со счета немецкой фирмы, которая была известна как филиал гестапо. Но кто мог думать, что дотошные русские докопаются до такой мелочи! Казалось, что никому и в голову не придет выяснять, кто дал деньги Карачаю и почему он стал адвокатом как раз перед покушением на фон Папена.

Однако до процесса все шло благополучно. Карачай отлично понял свою задачу, приобрел себе шелковую адвокатскую мантию и старательно зубрил полученные из Берлина инструкции.

Когда все уже было подготовлено, господин Петронеску внезапно получил приказание немедленно выехать из Стамбула в Софию. Для «покушения» он уже не требовался, а в Софии его ждало новое и очень серьезное поручение.

И вот он в Софии. О возвращении в Стамбул пока нечего было и думать. Там теперь обойдутся без него, а здесь он нужен до крайности. Правда, и в Софии можно было недурно работать.

Так размышлял господин Петронеску, выйдя из вагона на перрон Софийского вокзала. Вечерняя София встретила его сдержанным гулом плохо освещенных улиц, резкими выкриками газетчиков, глухим кряканьем таксомоторов и заунывными стонами редких трамваев.

Турция, маленькая, с претензией на мировую столицу, провинциальная Анкара, ярко освещенный Стамбул — все это оставалось позади, было уже почти пройденным для господина Петронеску этапом. Впереди — София, новое, очень ответственное и опасное поручение, а следовательно, новые награды и, главное, деньги, деньги, деньги…

Улыбаясь этим перспективам, господин Петронеску окончательно стряхнул груз воспоминаний и двинулся вперед, в город.

«Черт с ним, со Стамбулом, — подумал Петронеску, — здесь будет не хуже».

Подозвав такси, он отправился в один из городских отелей.

Вечером «румынский коммерсант» встретился с владельцем немецкого кинотеатра, пожилым человеком неопределенной национальности. В маленьком кабинете, расположенном за кассой театра, они долго сидели вдвоем, беседуя, как старые знакомые. Они и в самом деле давно и близко знали друг друга — смуглый, худощавый господин Петронеску, румынский подданный, и тучный, страдающий одышкой господин Попандопуло, человек с бычьим затылком и квадратным подбородком, немец по внешности, грек по паспорту, турок по манерам, кинопредприниматель по вывеске и черт его знает кто на самом деле.

Софийские полицейские чиновники, когда заходила речь о господине Попандопуло, почему-то многозначительно улыбались, но охотно свидетельствовали его бесспорную благонадежность и коммерческую солидность.

Впрочем, господину Петронеску вовсе и не нужно было наводить справки в полиции о господине Попандопуло. Оба они, повторяем, знали друг друга давно и знали отлично. Вот почему их беседа, хотя они и не виделись года три, не была перегружена взаимными расспросами, восклицаниями и отступлениями. Нет, беседа их, что называется, с места набрала нужную скорость. Петронеску сказал, что прибыл в Софию к «русским друзьям», что пора восстановить старые связи, что «дома жалуются на трудности работы» и что им обоим, то есть ему и Попандопуло, поручено довести до конца отсюда одно небольшое «московское дельце».

Попандопуло поморщился и заметил, что, как это хорошо знают «дома», и у него есть в Софии свои дела, что трудности тут немалые и что его поэтому удивляет, почему «московскими делами» надо ворочать из Болгарии.

— Вы не учитываете, господин Попандопуло, — возразил ему Петронеску, — что в военное время всегда легче работать на нейтральной территории. И, кроме того, так приказано.

Попандопуло сообщил собеседнику, что белоэмигрантская колония в Софии совсем уже не та, что раньше. Старики одряхлели, погрязли в собственных нехитрых делах — ресторанчики, чайные, лавчонки, — а молодежь ненадежная, дух в ней не тот, кое-кто даже открыто сочувствует Красной Армии.

— Признаться, — продолжал он, — я с ними особенно и не возился. Когда было предписано найти добровольцев для фронта, я кое с кем встретился, поговорил. И слушать не хотят, мошенники.

Петронеску сидел молча и о чем-то напряженно думал. Потом он разъяснил своему собеседнику, что ему нужно не так уж много народу. Главное — он хочет найти здесь верное место для связи с Москвой и для того, чтобы руководить отсюда выполнением одного специального задания. Попандопуло осторожно спросил, о каком задании идет речь.

— Бели нужно кого-нибудь ликвидировать, — добавил он, — то у меня есть на примете один экземпляр. Готов на все. И в случае чего — не жалко…

— Нет, тут совсем иное дело, — ответил Петронеску, — работа очень тонкая, можно сказать, научная. «Дома» интересуются одним русским изобретателем — и даже не столько им, сколько его трудами.

Он затянулся сигаретой, глотнул чаю и мечтательно протянул:

— Хорошо бы заполучить его живьем… Тепленького. Помните, как в тысяча девятьсот пятнадцатом году…

Попандопуло сочувственно заржал. Еще бы, он отлично помнил, как некогда он и Петронеску, тогда еще совсем молодые шпионы, были переброшены по заданию немецкой разведки в Батум, откуда выкрали молодого конструктора подводных лодок. Они подсыпали инженеру в вино хлоралгидрат, а потом перевезли его, сонного, через турецкую границу.

— Помните, — хрипел Попандопуло, — помните, как этот младенец вопил, проснувшись уже в Турции?.. Это было чертовски смешно! А как мы инсценировали, что он утонул! Помните, оставили на пляже брюки, бумажник, пояс… А как радовался удаче капитан Крашке!.. Он тоже был еще совсем молод…

— Еще бы ему было не радоваться, — ответил Петронеску, — когда мы с вами рисковали своими головами, а он в это время спокойно прохлаждался с девками в Стамбуле и получил за наш риск крест, награду и повышение в чине. Мы же с вами остались ни с чем… Он сейчас там, в России, под Смоленском. Перед войной у него была большая неприятность в Москве, но теперь им довольны.

— Да, да, — произнес со вздохом Попандопуло. — Это был верх несправедливости. Я запомнил это на всю жизнь…

— Ну, довольно воспоминаний, — прервал его Петронеску, заметив, что разговор, начавшийся столь деловым образом, уклоняется в сторону. — Перейдем к делу. Итак…

4. ТЕЛЕГРАММА

В деловой сутолоке, связанной с началом серийного производства нового орудия, Леонтьев забыл о странном происшествии с супругой профессора Зубова, тем более что сама она никак не напоминала о себе. С раннего утра инженер уезжал на завод, которому было поручено освоить производство его детища, и там до поздней ночи носился по лабораториям и цехам, спорил с поставщиками и проверял анализы.

Поздно ночью Леонтьев возвращался на машине в гостиницу. Устав за долгий хлопотливый день, он обычно засыпал на своем месте рядом с шофером. На улицах затемненного города ни на минуту не прекращалась жизнь. Проходили колонны машин, спешивших на фронт и с фронта, мигали зеленые и красные фонарики регулировщиков уличного движения, военные патрули проверяли на перекрестках документы и пропуска.