Военная тайна - Лев Шенин

На Красной площади состоялся исторический парад Победы. Герои Великой Отечественной войны, летчики и танкисты, пехота и кавалерия, моряки и партизаны проходили церемониальным маршем мимо Мавзолея и правительственных трибун. Руководители партии и правительства принимали этот незабываемый парад. А полки проходили за полками со своими боевыми знаменами, овеянными немеркнущей славой героических сражений за честь и независимость великой страны социализма.

Вся страна — огромная, великая, раскинувшаяся от Черного моря до Ледовитого океана — слушала радиорепортаж об историческом параде на Красной площади, ликующие трубы сводного военного оркестра, четкий щаг проходящих церемониальным маршем воинских частей, грохот танков и самоходной артиллерии, гул эскадрилий, проносившихся над площадью.

Кончился парад, немного отдохнула Москва, «и вечером начался народный праздник. Многомиллионное население столицы хлынуло в центр, на ту же Красную площадь и прилегающие к ней улицы и набережные. Разноцветные огни праздничного фейерверка сменялись голубым пламенем салютных ракет.

Веселились. и на бульварах. На Чистых прудах плыл по аллеям бурливый, бесконечный человеческий поток. Гремела музыка, томно заливались саксофоны и скрипки, на всех площадях и площадках кружились в вальсе пары. Стихийно вспыхивали и гасли веселые песни. В зеркале пруда отражались огни ракет. Москва ликовала вместе со всей Родиной, пришедшей к Победе.

В квартире Леонтьева, как это было условлено несколько лет назад, собрались Свиридов и Бахметьев. Они сидели втроем за столом, окна квартиры были распахнуты настежь. Напротив, рядом и наискосок горели такие же ярко освещенные, праздничные окна домов. Леонтьев и его гости пили вино и вспоминали те дни, когда они впервые познакомились друг с другом.

Леонтьев вспомнил и о «подшефном» Бахметьева — бывшем карманнике. Бахметьев сразу оживился.

— Как же, он жив-здоров, — охотно стал рассказывать Бахметьев. — Это уже настоящий офицер, которым можно гордиться. А, знаете, ведь с ним произошла потом, уже под Берлином, интересная история. Хотите, расскажу?

— Слушаем со всем вниманием, — ответил Леонтьев.

— В конце апреля мы приближались к Берлину. Уже за Ландсбергом, в одном маленьком немецком городке, это и случилось. Наша часть ворвалась в этот городишко. Ну, картина обычная. Остроконечные черепичные крыши, горящие здания, плакаты: «Мы не капитулируем», «Свобода или Сибирь», «Тс-с-с-с!» — и горы чемоданов, брошенных в паническом бегстве прямо на улицах.

Немцы развесили во всех окнах и подъездах белые флаги, нашили на рукава такого же цвета повязки и начали понемногу выползать изо всех щелей на улицы, отвешивая поклоны нашим офицерам и бойцам.

В этом городке мы заночевали.

Вечером Фунтиков вышел на главную улицу города немного пройтись. Стрельбы уже не было, на перекрестках дымились походные кухни, догорали зажженные снарядами дома. На углу уже открылась дежурная аптека, на дверях которой висел большой, написанный по-русски плакат: «Только для господ русских военных». Это сделал оборотистый хозяин аптеки, решивший, по-видимому, подчеркнуть свои симпатии Советской Армии.

Фунтиков подошел к витрине и прочел эту выразительную надпись. За зеркальным стеклом пылали разноцветные стеклянные шары и блестели полированные шкафы с лекарствами. За стойкой в выжидательной позе стоял хозяин в белоснежном халате. На лице его было написано спокойное раздумье, готовое при первом посетителе смениться вежливой улыбкой. Это был пожилой мужчина, полный, в очках.

Что-то знакомое показалось Фунтикову в этом лице, и он, чтобы проверить свое первое ощущение, точнее — предчувствие, вошел в аптеку. Хозяин почтительно склонился ему навстречу.

«Чем могу служить господину русский офицер?» — спросил он, с трудом подбирая слова.

«Средство против гриппа есть?» — произнес Фунтиков, подойдя вплотную к стойке.

«О да, — с готовностью сказал хозяин. — В моя аптека есть много хороший лекарств. От насморк, от грипп, от разный болезнь…»

«Вы давно говорите по-русски? — спросил Фунтиков. — Вы жили в России?»

«О нет, я никогда не бываль в Россия. Но я немного знаю русский слов. В России я не бываль. Против грипп очень хорошо стрептоцид, кальцекс, уротропин. Прошу, господин офицер».

И он быстро пошел к шкафу за лекарствами. Фунтиков посмотрел ему вслед, и его словно обожгло давнее, но жгучее воспоминание. Эта походка, виляющий зад, тусклый, какой-то стеклянный взгляд, тяжелый подбородок, — ну, конечно, это он, старый знакомый, тот самый немец с моноклем, у которого он тогда выкрал бумажник…

Достав пакетики с порошками, аптекарь вернулся к стойке.

«Вот, прошу вас, — сказал он, — тут есть лекарства против грипп. Это есть о-чень хороший лекарство, очень хороший фирмы Шеринг».

«Шеринг? — спросил Фунтиков, сразу вспомнив и эту фамилию. — Отто Шеринг?»

Немец спокойно, разве только чуть быстрее, чем следовало, взглянул на Фунтикова.

«О нет, — медленно произнес он, — почему Отто Шеринг? То есть просто Шеринг, а совсем не есть Отто. Шеринг самый крупный германский фирма лекарств».

«Понимаю. Но я имею в виду другого Шеринга, а именно Отто Шеринга. Ведь вы его знаете?»

«Шеринг есть много немецкий фамилия. Это все равно, что в Россия Иванов. Но я не имель знакомый Отто Шеринг. А что, господин офицер знает такого Отто Шеринга?»

«Господин офицер, — очень твердо произнес Фунтиков, не спуская с немца глаз, — господин офицер знает не только Отто Шеринга, но и вас, господин аптекарь. Вы мой старый знакомый, еще по Москве».

«Но я никогда не был ин Москау, — уже не так спокойно, как раньше, сказал аптекарь. — И я совсем не имел честь знать господин офицер. Я есть хозяин этой аптека» и я вовсе не зналь никакой Отто Шеринг… Я есть старый германский коммунист и даже сохраниль свой партийный книжка».

«Одевайтесь, господин «коммунист», — ответил Фунтиков, — и следуйте за мной».

И в тот же вечер, сидя перед столом следователя, старый немецкий шпион на отличном русском языке и уже без всякого акцента подробно рассказал о том, как в тысяча девятьсот сорок четвертом году он получил приказание поселиться в этом городе под видом аптекаря, остаться в нем в случае прихода Советской Армии и спокойно готовить кадры шпионов и диверсантов. Он рассказал и о том, как его снабдили на этот случай фиктивным партийным билетом, а месяца за три до прихода Советской Армии даже на некоторое время арестовали якобы по подозрению в «пораженческих настроениях».

«Было очень важно, — сказал он, — на всякий случай создать мне определенную репутацию. С этой целью была инсценирована слежка за мной, обо мне «секретно» допрашивали моих соседей и квартирную хозяйку, и меня даже внесли в списки «подозрительных лиц», заведенные в местной полиции и которые «случайно» остались неуничтоженными. Как видите, все было продумано до мельчайших деталей. И, кто знает, если бы меня не узнал этот «старый знакомый», то я и не сидел бы перед этим столом, а продолжал бы мирно торговать касторкой и ландышевыми каплями…»

Когда Бахметьев закончил свой рассказ, было уже поздно. Но ночной праздник на Чистых прудах, на всех бульварах, на площадях Москвы разгорался с еще большей силой. Неумолчный человеческий океан мерно гудел за окнами квартиры. Все еще полыхали в небе разноцветные огни, все еще гремели оркестры и смеялись девушки. И все еще ярко светились окна домов, как по команде распахнутые всеми жителями столицы настежь в эту историческую июньскую ночь.

Примечания

1

Подлинный документ, который был представлен и оглашен на Нюрнбергском процессе.

2

Подлинный текст из дневника Додда, оглашенный на Нюрнбергском процессе.

3

По приказу Гитлера Шулленбург был расстрелян 10 декабря 1944 года.

4

Подлинный текст «Инструкции» от 13 марта 1941 г.

5

Приведен подлинный текст речи Гитлера, оглашенный на Нюрнбергском процессе.

6

Тоже текст подлинного документа.

7

Эти показания были оглашены на Нюрнбергском процессе.

8

Тоже подлинный текст показаний Штольца, оглашенных на Нюрнбергском процессе.