Сын - Филипп Майер

Все отвернулись, а я продолжал таращиться. Лицо человека лежало на его же груди, и все его сокровенные тайны весенний ветерок уносил прочь.

— Странные вещи ты умеешь делать, Тиэтети-таибо.

— Хаа, — согласился я. — Тсаа манесукаре[58].

Нас с Неекару отправили поискать оружие тонкава и что там еще он мог потерять. Я странно себя чувствовал рядом с мертвым телом, лежащим в цветах, когда вокруг все забрызгано кровью, и поспешил следом за Неекару. Примерно через час мы нашли ружье тонка. Новехонький спрингфилдовский мушкет, просто невероятно, ведь тонкав выглядел совсем убогим, и барахло его было таким же нищенским.

— Оно ему, наверное, досталось от белых, — решил Неекару. — И конь тоже.

А мне было все равно. Надоело разыскивать жалкие ценности этого бедолаги, вряд ли у него было что-то стоящее, глупо тратить целый день ради грязной потрепанной седельной сумы. Наверное, я единственный здесь, кто знал, сколько на самом деле ружей и лошадей у бледнолицых на этой земле.

Вокруг никого, только густая трава по пояс и небо. Мой пони жует цветы, веселый голубой букетик васильков торчит у него изо пасти. Может, скальп тонка отдадут мне?

Один из тонкава сбежал, но поскольку оказался без лошади на чужой территории и вообще был индейцем из резервации, то есть почти бледнолицым, он неминуемо должен был в скором времени погибнуть. Мы не стали его преследовать. Да в придачу из-за всей этой суматохи он вполне мог заметить нас раньше, чем мы его, и подстрелить кого-нибудь из наших. В отличие от бледнолицых, чьи благородные командиры готовы были жертвовать своими людьми ради уничтожения одного-единственного индейца, команчи не считали разумным отдавать собственные жизни за жизнь врага. И это еще одна печальная подробность той войны с американцами.

Поэтому, вместо того чтобы догонять тонка, мы начали готовиться к празднику — сняли скальпы, собрали лошадей, оружие. Винтовки были совсем новенькие. Никто ни слова не сказал про это, но все подумали об одном: надвигается военная гроза. Неекару нашел сумку тонкава, а в ней несколько дюжин бумажных пыжей — невиданная роскошь, еще один привет от бледнолицых.

— Вы только посмотрите, — возмутился Неекару.

Никто даже головы не повернул. Мы вернулись к забитому раньше бизону и устроили грандиозный пир: ели сырую печень, поливая ее свежей желчью, а потом соорудили костер и жарили мясо и костный мозг. Скальп тонка достался Писону. Мой выстрел считался простой формальностью.

Поутру ветер изменился и донес слабый запах тления. Я его почти не чувствовал, да и вообще в прерии повсюду валяются кости животных, но остальные команчи насторожились. Мы завернули остатки бизоньего мяса в его же шкуру, приторочили тюк к одной из свободных лошадей и двинулись по направлению ветра. Через несколько часов мы вступили в узкий каньон, запах все крепчал, но вот лошади встали, отказываясь идти дальше.

Мертвую тишину нарушали лишь шум ветра, журчание ручья и звук хлопающего полога типи. Их было несколько сотен, типи, между которыми ковыляли сотни черных грифов, как будто все они вдруг решили пожить человеческой жизнью.

Меня вырвало, и еще кого-то позади тоже. Решили послать меня на разведку, пока остальные подождут здесь.

— Вы что, серьезно? — попытался я возразить.

— В этом аду нет живых, кроме нас, — утешил Тошавей, протягивая мне тряпку, чтобы завязать нос и рот.

— Дай мне хотя бы пистолет.

— Он тебе не понадобится.

— Все равно дай.

Пожав плечами, он протянул мне револьвер; склонившись с седла, помог завязать тряпку на лице.

— Не забудь приподнять, если затошнит. А то неприятно получится.

Пара грифов лениво взлетели, пропуская меня, остальные лишь подвинулись, продолжая заниматься своим делом; потревоженные мухи кружили в воздухе мрачными черными тучами. Земля была усеяна человеческими телами, сотнями или даже тысячами тел. Полуразложившиеся, объеденные зверьем и грифами, изуродованные — бесчисленные. Сначала мой конь ступал осторожно, но, видимо решив, что это бесполезно, двинулся прямо по человеческим останкам.

Головы, куски позвоночника, кисти рук, ребра, почерневшая плоть и белоснежные кости, куски сала, прилипшие к камням, руки и ноги, свисавшие с ветвей тополя, куда их затащила пума или рысь. Повсюду разбросаны ружья, луки, ножи, уже тронутые ржавчиной. Здесь было столько мертвых тел, что их не под силу сожрать волкам, койотам и медведям. Солнце выжгло человеческую плоть, но видно было, что никто из них не скальпирован. Не представляю, кто мог такое сотворить с людьми.

Большую часть лошадей распугали или загрызли волки, но несколько дюжин самых ручных или просто беспомощных паслись в отдалении; громадная серая кобыла все еще оседлана, хотя седло сползло ей под брюхо и почти не давало ходить. Гикнув, я заржал, подражая жеребцу, и поскакал к ней, кобыла застыла, покорно дожидаясь избавления. Я перерезал подпругу, седло с глухим стуком шлепнулось на землю, кобыла вздрогнула, сделала шаг, другой и перешла на рысь. На ляжке у нее красовалось армейское клеймо, а седло-то было индейское — вот уж, наверное, повидала старушка на своем веку.

Одно типи было закрыто наглухо, завалено камнями и ветками. Не спешиваясь, я осторожно разрезал веревки, державшие полог. Внутри валялись два мертвых грифа и еще — множество маленьких тел, сложенных аккуратной поленницей. Кто бы ни сложил их тут, ему явно не хватило сил похоронить их по-человечески, или они умирали слишком быстро и просто не хватило времени. Наверное, оспа или холера или еще какая зараза. Я развернул коня и, пришпорив, заторопился к Тошавею и остальным.

— Их волосы на месте?

— Да.

— Сколько их там?

— Сотни. Может, даже тысячи.

— Думаю, примерно тысяча. Ты ничего не трогал?

— Почти нет. Одно только типи, которое на самом солнцепеке.

Тошавей окинул взглядом каньон — красиво здесь.

— Пожалуй, не самое плохое место, чтобы умереть.

— Кто эти люди?

— Думаю, племя Шустрого Пса. Команчи тенева. Их земли далеко отсюда, и если они поставили здесь лагерь, значит, бежали от чего-то. Наверное, от тасия[59], — он тронул лицо кончиком пальца. — Подарок Великого Белого Отца.

Я завел коня на середину ручья, долго скреб и отмывал его ноги и копыта, потом точно так же поступил со своим телом. Ночью я спал отдельно от остальных. Через несколько дней, когда мы были уже недалеко от деревни, я еще раз до скрипа вымылся в ближайшей речке. Попросил Неекару принести мне мыла из юкки и оставить в сторонке, не приближаясь. Потом еще раз помыл своего коня.

В деревне все было готово к большому празднику и танцу со скальпами. Старый лекарь отвел меня в свое типи, велел раздеться. Он долго окуривал меня дымом кедра и шалфея, потом обтирал тело листьями. Я сказал, что уже мылся с мылом, но лекарь считал, что дым действует лучше.

Спустя несколько недель проезжали команчеро[60], они рассказали, что видели индейцев, которые охотились на бизонов. Тошавей велел собираться на разведку.

— Дай мне ружье — из тех, что взяли у тонков, — с восторгом отозвался я.

Он, должно быть, что-то предчувствовал, потому что без всяких возражений протянул мне ружье, да еще выдал дюжину бумажных пыжей.

Ночью мы жгли костры, но обязательно в оврагах и далеко от деревьев, чтобы ничто не отражало свет. И вот посланные вперед воины вернулись и сообщили, что какие-то индейцы там, в прерии, разделывают бизона. Похожи на делаваров. Делавары были прекрасными следопытами и лучшими охотниками из всех восточных племен и вообще серьезным противником, хотя команчи никогда не признали бы этого.

В эту ночь мы решили не разводить огонь. Делавары тоже не разжигали костров, хотя не могли знать, что мы их выследили. Они короли восточных равнин, а мы — короли западных, и вот они забили два десятка бизонов, но даже не могут развести костер, чтобы отпраздновать это, и тихо сидят в темноте.

Серый рассвет вставал над прерией, стелился туман. Во все стороны разбегались лошади, люди кричали, я не мог отвести глаз от человека, из тела которого торчало четыре или пять стрел, но он продолжал спокойно заряжать свой мушкет. Из полумрака вынырнул воин и пронзил его копьем сзади. Неекару. Раненый все еще продолжал извиваться на земле, но Неекару словно бы ничего не заметил.

Прочих делаваров быстро угомонили, но один умудрился вывернуться. Я стоял поодаль, и он пробежал прямо рядом со мной; я выстрелил, но, кажется, промазал, делавар не замедлил бег.

Я смотрел ему вслед и понимал, что должен делать. Перезаряжать ружье некогда, и я знал, что даже в пылу схватки Тошавей и Писон следят за мной. Пока я все это обдумывал, они вдвоем добили индейца, с которым боролись, заметили убегающего делавара и бросились следом.