За перевалом - Владимир Иванович Савченко

— Нет, именно так. И если ты достигнешь высот, то потому, что в тебе воплотились мои неисполнившиеся мечтания. Какие они были, бог мой! На них не хватило бы миллиона мегабиджей, десятка жизней. Не стану уверять, что ты унаследовал от меня упорство в работе, возможно, это больше от матери — где-то она сейчас! — но я дал тебе то, что пробуждает способности, что многих сделало великими: комплекс неполноценности.

— Вот как! И ты говоришь об этом с гордостью?

— А почему нет? Комплекс неполноценности — это даже больше, чем талант. Ты бы поразился, если бы знал, сколь многих людей в прошлом — политиков, финансистов, военных, писателей, даже ученых — это свойство психики толкало доказывать все новыми предприятиями, что чего-то стоишь, что лучше других… Название неудачное: не неполноценность это, что-то иное, возвышающее. И ты возвысишься, сын, переплюнешь своего кумира Иловиену!

— Если дело в том, чтобы переплюнуть… («Кумира. Все-таки ревнует».)

— И раз уж зашла о нем речь: то работа, которую вы вместе ведете… Биоколонизация, кажется, — как у вас с ней? Получается?

— В общем-то да.

— И отлично, сынок. Я всегда верил в тебя! Это ведь биджевая тема, очень биджевая, а?

— Да… («Что и говорить, по экономическому эффекту она сравнима разве что с Трассой, будет не только освобождение от примечания Б, но и большой личный фонд. Только… Ило ведь доказывает, что нельзя внедрять?..»)

— И теперь, когда Иловиена сходит на нет, — возбужденно продолжал па, — ты в ней первый человек. Да и прежде — что бы он мог без тебя! И следовательно…

— Хорошо, па, я все понял. Ты же знаешь, что всегда можешь на меня рассчитывать.

— Ну, сын! Так я жду и надеюсь.

Прощальный, патрициански величественный взмах рук — колонны обязывают; шар погас. Эоли мог сутками работать, не уставая, идти, лететь, не опускаясь отдохнуть. Но сейчас, после десяти минут разговора, он устал до отупения.

8. Трудное решение

Ило, вернувшись, с одного взгляда понял состояние помощника и, чтобы дать ему время успокоиться, подошел к автоклавам, смотрел на приборы, вертел ручки — проверял режим.

А Эоли искоса следил за ним и думал, что и вправду этот человек не в меньшей мере его отец, чем па, — а то и в большей. И не только его — многих. И вообще, если человечество и уцелело после всех передряг, то лишь потому, что многие отпрыски, войдя в возраст, присоединяли к скромным наследственным качествам идеи, знания и взгляды на жизнь таких, как Ило, становились духовно и интеллектуально их детьми, развивали и умножали их — теперь свое! — наследие, тем небиологически порождая новых себе подобных. Именно это, а не то, что подсчитывают демографы, было и есть истинным ростом человечества.

«Сейчас и спросить неудобно: есть ли у него свои дети? Столько времени не интересовался. Конечно, есть… а может, уже и нет. Ведь обзаводился ими он в молодости и, понятное дело, в пределах этической нормы: двое-трое — чтобы не теснить других. А ведь многие женщины с радостью стали бы матерями его детей, многие мальцы гордо говорили бы: «А вот мой па!..» — радовались бы всякой встрече с ним. Но где ему, совестливому!.. Да, вот слово: совестливость. И терзания в связи с блестяще сделанной работой от нее же — чтобы не потеснить и не ущемить других, которых он считает во всем равными, себя не хуже».

— Так вот, — повернулся к нему Ило; чувствовалось, что он напряжен, — в какое бы трудное положение ни поставил тебя твой па, я сейчас поставлю в еще более трудное: нашу работу сдавать нельзя.

— Первое, — спокойно сказал Эоли, — категорически отклоняю подход: в трудное или легкое положение поставит меня решение по работе. Разве в этом дело! («Нет у меня комплекса неполноценности, па, нет и не будет!») Второе. Согласен, что предлагать идею в полной мере глобальную Биоколонизацию — значит, подавить ею движение переселенчества. Это нельзя. Но с ним стыкуется Биоколонизация Полигонами, для которых у нас и вся методика отработана. Это сделать можно и нужно.

— И это нельзя. Сдать так — значит, предоставить возможность другим самим дозреть до глобальной идеи. Что мы, одни с тобой такие умные? А надо ли говорить, что своя идея привлекательнее чужой, что появятся сторонники, оппоненты, начнутся споры, посредством которых она неотвратимо овладеет умами… Словом, сдав Полигоны, мы еще основательнее внедрим глобальную идею, чем объявив о ней прямо. Всю работу, все это знание нельзя сейчас предлагать людям. А поскольку мои дни кончаются, я чувствую, а ты еще, прости, незрел, остается одно… — У Ило недостало сил сказать что́.

Эоли почувствовал озноб.

— Послушай, — сказал он, — но… поскольку не мы одни такие умные — другие сделают это. К тому же придут, это неотвратимо. Какой смысл?..

— Вот другие, которые пройдут по теме от начала до конца, пройдут через годы, труды, ошибки, — те пусть решают ее судьбу, как мы сейчас. Тем можно, это их право. Предоставлять его пенкоснимателям, скользящим по поверхности, — нельзя.

«Все-то у него продумано», — хмуро подумал Эоли.

— Ладно, я незрел, не все понимаю. Но есть и еще участники работы. Давай обсудим с ними.

— Они участвовали в работе на техническом уровне. В полном объеме знаем дело только мы двое. Обсуждать с ними — значит, начать публикацию работы, внедрять в умы глобальную Биоколонизацию.

Это тоже было верно. Неотразимо верно.

— Что ж… как знаешь. Не согласен я с тобой, чувствами не согласен — но возразить не могу. В конце концов, это твоя идея и твоя работа. Моего в ней мало, душу не вкладывал… — Эоли прикрыл глаза — но, осененный догадкой, открыл их, глянул на Ило прямо и зло. — Послушай, ты, шахматист, рассчитывающий на двадцать ходов вперед! Может, и меня ты сделал фигурой в Биоколонизации именно за спокойное отношение к делу? Отверг энтузиастов, для которых в этой теме было все. Их-то никакие доводы не убедили бы!

— Не только поэтому, — Ило приблизился к нему, положил руки на плечи, — не только. Ты — сильный. Другие были слабее. Я понимаю, что крушу твои планы. Если хочешь — ведь и ликвидация этой темы мой фонд далеко не исчерпает, а мне он ни к чему… В конце концов, это примечание Б, которое подрезает твои крылья, пережиток трудных времен. А они минули.

— Нет… — Эоли тоже положил ему руки на плечи, притянул к себе. Они стояли, прижавшись лбами. —