За перевалом - Владимир Иванович Савченко

время другое, темп изменений мира и развития гуманоидов в нем задает цивилизация — вот и имеем новых коллег… да-да, партнеров по жизни на Земле, а в дальнейшем, вполне возможно, и в освоении новых миров. Нас не должно смущать, что пробудившиеся достоинство и рассудок эхху выражают себя пока что по дурному: в стремлении видеть в себе подобных конкурентов и противников, которых надо повергать, обманывать, истреблять. Так было и у наших предков… да, как вы знаете, и не только в каменном веке. Будем рассматривать это наравне с агрессивностью наших подростков, капризами детей. Итак, пусть подкрадываются, пусть нападают. Запасайтесь аппаратами звукозаписи, инфракрасной съемкой, различными датчиками — и все в воздух! Ни от чего не отгонять, не отпугивать: пусть проявят себя, ломая «игрушки». Наше дело — наблюдение. Только оно!

— Эоли, почему командуешь ты? Это Ило поручил тебе операцию с эхху? Где он сам? — понеслись вопросы со сферодатчиков.

— Нет, — вздохнув, ответил биолог после паузы. — Ило нас покинул. Навсегда. Да, покинул сегодня, четыре часа назад… А насчет эхху это я сам разобрался — и решил, что так будет правильно. Все за дело!

У Гобийского Биоцентра появился новый руководитель.

Великий Эхху подбирался к крайнему домику. Так и есть, темно, тихо, все спят. Ну, сейчас!.. В эту минуту возле входа появился силуэт Безволосого. Судя по спокойным движениям, он ничего не подозревал. Вождь поднял дубинку и с боевым кличем «Эххур-рхо-о!», на который тотчас отозвались сородичи, опустил ее… на пустое место: в последний миг Безволосый легко взвился в воздух. Во тьме с шелестом развернулись его крылья.

Смутное беспокойство шевельнулось в мозгу вождя — но ярость и злоба вытеснили все. «Ах, так, значит, они не спят, пошли на обман, уаыа! Дурачить нас!»

Всюду появились Безволосые — летающие обманщики, трусы. Дикари выли, вращали дубинами, но никого пока не задели. Самки эхху вбегали в домики, громили и рвали там все, хватали яркие вещицы, ткани.

Безволосые вели себя странно: не защищали имущество, не падали, не бежали. Они приближались к дикарям, делали непонятные движения, отпрыгивали, убегали и улетали; некоторые взлетали к самым вершинам деревьев и оттуда бесшумно пикировали, проносились над головами нападающих. Раззадоренные эхху подпрыгивали, кидали в них дубинами; другие громили хижины, но от гулких ударов стены их не разваливались, даже не трескались.

Великий Эхху с рычанием гонялся за Безволосыми, жаждал и крови. Он ничего не понимал. Вот один Летун-Нетопырь пролетел совсем близко. Вождь следил красными от злобы глазами и, когда тот развернулся над ним, что есть силы швырнул в него дубину. Попал! Но как-то не так: Безволосый подержал дубину в руках, кинул ему обратно, полетел дальше.

И тут Великий Эхху все понял, завыл от обиды. Безволосые не нападали и не защищались — они дразнились! Потешались над ними, могучими эхху, забавлялись, не принимали их всерьез. Не принимали их всерьез, ыауыа-а-а!

Истерическое буйство охватило всех дикарей: они кидались друг на друга, прыгали, катались по траве, выли, кусались. Вой и гам стоял над поляной.

— Ли, достаточно. Включай! — звонко скомандовал Эоли.

На поляне стало светло. Послышался ровный шум. Эхху затихли, прислушались — и дружно кинулись в лес. Шум воды — все сметающей страшной стихии! А вот и первые потоки ее, длинные языки, расстилающиеся над травой. Сейчас догонит, зальет, поглотит, уаыа!

Инфракрасный луч выделил в удирающем стаде Великого Эхху. Он почувствовал черный страх, какого не испытывал даже в грозу. Опасность была неотвратимой, гибельной. Он завизжал, прикрыл голову лапами, упал, потом на четвереньках быстро-быстро пополз в сторону от сородичей. Он спасется один!

11. Бегство

Заслышав вой и визг возвращающегося племени, Берн выломил дубину — для самозащиты. Но когда звуки приблизились, его нервы не выдержали. Профессор помчал на молодых ногах в глубину темного леса. По полуголому телу, по лицу и рукам встречные ветви размазывали росу, лепили на кожу листья. Между ног панически фурхнула птица. Опомнился Берн на полянке, когда вопли эхху утихли в стороне.

И тогда он, стоя в обнимку с деревом, успокаивая колотящееся сердце, понял: дикари сами спасались! Лицу стало так жарко, что тепловой свет от него озарил изломы на коре дерева. «Трус!.. Лжец, предатель и трус». Берн ткнулся лбом в ствол: что теперь делать, как жить?

…А он еще считал себя ровней им, самообольщался успехом консультаций, любовной победой, биджевым фондом. Все было гладко в комфортных условиях — а как только они посуровели, сразу обнаружилось, что и трансплантанта мало, и обновленного тела мало, что побуждения и поступки, естественные для них, для него — хождение по тонкой проволоке. И сорвался с первых шагов. Чего теперь стоят его «приобретения»!

Если он вернется, никто его не упрекнет. Старательно не подадут вида — как тогда, после вранья на всю планету. Что с него в конце концов возьмешь: он ведь из Земной эры, а возможности машины-матки не безграничны, психику она не изменит… Ах, как было бы хорошо, если бы по возвращении кто-нибудь (Ило, например) отчитал его. Или пусть бы неделю в Биоцентре расспрашивали с подначкой, прохаживались на его счет. Это было бы просто здорово, значило бы, что его признали своим. Они ведь не спускают друг другу и куда более скромных проступков.

Но этого не будет. И Ли внушат, что она не должна сердиться на него, потому что… и так далее; и она даже обрадованно всплеснет ладонями: «Ой, я так беспокоилась!»

Но постепенно и она, и другие отдалятся от него. Станут избегать молчаливо понятую неисцелимую второсортность человека, который в трудную минуту может подвести, Нет. Он не вернется — за опекой, за подачками. Что произошло, то произошло. Но куда идти? «А если снова нарвусь на эхху? Или на зверей? — Берн стиснул зубы. — Ну-и пусть растерзают, так мне и надо! Вперед, куда глаза глядят — только не обратно».

И он быстрым шагом двинулся по прогалине. Было прохладно. Шелестела трава под ногами. Вверху пылали звезды и огни Космосстроя.

Прогалина сошла на нет. Берн брел напрямик, продирался сквозь частый кустарник, даже если и замечал, что можно обойти, — чтобы хоть так отвлечься от мрачных мыслей. Но постепенно хлеставшие и царапавшие ветки пробудили в нем злость.

Ну, разве он виноват? Ведь только и того, что по разику солгал, струсил, предал — в дозах самых микроскопических, в его время никто и внимания бы не обратил! Так почему в