Жена Моцарта (СИ) - Лабрус Елена

— Диего Ривера? — на наше удивление подхватила не я, а Руслан. — А где выставили?

Они обговорили детали. А потом Сашка вдруг развернулась и поцеловала Ивана в щёку.

— Не переживай. Всё будет хорошо, — шепнула она, скользнув по его лицу пальцами. И его словно прорвало.

— Я не переживаю. Я знаю, — задержал он её лицо за подбородок, словно принимая очень важное решение. Решение, что заставило Ивана пару секунд всматриваться в её глаза, а потом резко привлечь к себе.

Все вежливо отвернулись, когда их губы встретились.

Все, кроме Руслана.

— Не отдаст, — тихо сказал он, мне.

— Не отдаст, — подтвердила я и обречённо выдохнула.

Иван только что принял решение, которого я и ждала, и боялась. Только что этим поцелуем он заявил на Сашку права, и подтвердил, что не отдаст её мужу. Никому не отдаст. Не позволит. Не допустит.

Не сможет. Уже — всё! Любовь.

И он за свою любовь будет драться.   

— Нет! — вдруг выдохнула Сашка, словно что-то поняла, чего кроме неё никто не понял, заставив всех на себя посмотреть, и сама уставилась на Ивана с ужасом. — Нет! Ты этого не сделаешь! — толкнула она Ивана, останавливая.

— Я должен, — поцеловал он её в лоб, прощаясь. — Прости.

И вышел так быстро, что я даже не поняла, что произошло.

Не поняла я и той сцены, что она устроила ему в коридоре.

Сашка кричала. Иван её успокаивал. Я, Руслан и Бринн пытались делать вид, что нас это не касается, доедать завтрак и не прислушиваться.

Но обрывки фраз всё равно долетали.

— Ты туда не пойдёшь!

— Я просто поговорю. Саш, я вернусь, обещаю. За один день всё равно ничего не решается.

— Решается! Ещё как решается! Всё решается куда быстрее, чем ты думаешь!

— Малыш, просто верь мне.

Господи, как же это мне было знакомо!

Просто верь мне, малыш. Просто сиди и жди.

Дверь хлопнула.

Сашка, едва волоча ноги, расстроенная, убитая горем, вернулась на кухню, упала на стул. А потом зарыдала, уронив голову на руки.

— Саш, ты чего? — легонько тронула я её за локоть, когда в кухне мы остались одни. — Он что собрался идти к Барановскому?

— Да к какому Барановскому! — подняла она голову и всхлипнула. — В тюрьму он собрался идти. В тюрьму!

— К Моцарту? — ничего не понимала я.

Она покачала головой.

— Это Иван застрелил Сагитова, Жень, — вытерла она руками глаза. — Иван пустил ему пулю в лоб, не Сергей. И хочет сесть вместо него, потому что так правильно, — Сашка вдруг решительно встала. — Как будто теперь это может что-то изменить и как-то помочь!

— А что может? — спросила я пустую кухню, слишком долго соображая, что Моцарт, выходит, сел не за что. Но спросить мне об этом было уже некого. — Саша? А ты что задумала? — крикнула я, выходя в коридор.

Но ответом мне стала хлопнувшая дверь и тишина.

 Глава 17. Моцарт

— Блядь, вот ты дебил! — метался по палате Патефон аллюром беременного суслика.

С него наконец сняли мочеприёмник, поэтому заключённый Ив̀анов мог позволить себе и эти широкие шаги, и взмахи руками, что, конечно, не могло не радовать, если бы поток красноречивой брани, которую Колян подкреплял махами руками, не был устремлён на меня.

А я опять сидел на койке, задумчиво покусывая подушечку большого пальца: ждал, когда его отпустит и думал, что же делать. Что же делать, мать его, а? Что? До суда остались считанные дни, если за них ничего не изменится, то ждёт меня приговор и колония.

Нары, баланда и срок лет на десять, минимум, а то и на все двадцать.

 — Надо было бежать, ёбаный ты Моцарт! — шипел Патефон, мешая думать. —Садиться в её грёбаную машину, в хезаный самолёт и валить! — заносило его с отповедью.

Ну, прямо испанская королева: всех нахуй, а его — на образа. 

— И что потом? — тухло спросил я. И без него было, как пел Владимир Семёнович: вермуторно на сердце, бермудно на душе.

— А что сейчас? — остановился он передо мной, оглянулся в тесной больничной палате с зарешеченными окнами, разведя руки в стороны, словно призывая осмотреться, а я и без этих, сука, театральных жестов не знал где мы. — Нет, я расскажу тебе, что сейчас, — понизил он голос до зловещего шёпота, нависнув надо мной. — Сейчас, даже если мы вырвемся, даже если у нас всё получится… А я, сука, не зря два месяца готовился, прежде чем сесть, не зря ездил к архитектору, что построил эти ёбаные хоромы, не зря ещё на воле познакомился с докторшей, и месяц за ней… короче, неважно. Всё получится! Должно!

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Ну, допустим, — махнул я рукой, чтобы он уже прекращал нитки на хуй наматывать и высказывался по существу вопроса.

— Даже если у нас получится свалить, это уже не будет обычная спокойная сытая жизнь. Эту будет ёбаная жизнь в бегах, Моцарт. Вечная измена. И грёбаный страх, что тебя узнают, поймают и посадят обратно.

— Ну, в принципе, я догадываюсь, — отправил я его взглядом на кровать.

Он сел и снова нагнулся ко мне, оттолкнув тележку.

— А похоже — нет. Похоже, ни хуя ты не догадываешься, Серый. Ты так ухватился за эту идею с побегом, словно думаешь, что если ты сбежишь по нашему плану, то сможешь жить как прежде. А если тебя вытащит твоя красноголовка, ты прямо будешь в полной жопе. Нет, Серый. Неважно как ты свалишь — как прежде уже никогда не будет. Ты не сможешь ни жить, ни работать, ни мутить свои делишки. Забудь!

— Коля, не лей мне чай на спину. И сахер на хер не сыпь. Может, я этого и хочу? Завязать и начать всё сначала. Жить не как ёбаный бандит, а как обычный честный человек. Работать. Любить жену. Растить детишек с любимой женщиной. Радоваться тому, что есть. И хуй с ним со всем остальным.

— Я понимаю, чего ты хочешь. Очень хорошо понимаю. Именно поэтому тебе и толкую: протрезвей, наконец! Пока не получил балконом по темени. Не будет этого, — пояснял он мне битый час, словно я и правда дебил. — Ни работать, ни вести честный бизнес ты всё равно не сможешь. И в свой ресторан, не то, что зайти хозяином, даже жену на ужин не сможешь пригласить. Да и к жене в принципе вернуться не сможешь. Не сможешь, понимаешь? — он меня только что за плечи не тряханул. — Именно там тебя в первую очередь и будут искать — возле жены. Именно она будет приманкой, мишенью и маячком, по которому тебя будут выслеживать. Хочешь окончательно испортить ей жизнь? Запереться с ней где-нибудь в тайге? Построить хижину на сайгонских болотах? Спрятать в джунглях? Нет? Тогда придётся сделать так, как тебе очень не понравится. И, может, ты не сможешь вырвать её из своего сердца, но её должен заставить нахуй тебя забыть. Нет других вариантов. Вместе вы быть не сможете. Потому что взять жену с собой, куда бы ты ни свалил, в любую Варфолоёбовку, ты всё равно не сможешь. Ничего ты не сможешь, ёбаный ты беглый зек Моцарт. Ни отвести детей в школу. Ни сходить с ними в парк. Ни встретится с друзьями попить пивка. Все, кого ты знал, кого любил, кем дорожил станут для тебя под запретом. Все! Вот что такое побег из тюрьмы, Серёга. Вот что такое жизнь после побега, устроишь ты его сам или тебе помогут. Это неважно. Если выбора нет, то ты сильно, очень сильно налажал, когда отказался. Если между гнить в тюрьме и бежать другого варианта у тебя не осталось — зря ты отказался.

— Значит, считаешь, я должен был соглашаться и валить с Красноголовкой?

— Да, Серый, валить на машине с ветерком, имея в кармане свеженькие документики, попивать шампанское в самолёте по дороге в Швейцарию. Выкинуть из башки всякую дурь, забыть, что когда-то у тебя были чувства, сжечь мосты и, сцепив зубы, поёбывать эту изенбровую биксу с красными волосами, а не валяться в мешке для трупов, избитым до полусмерти, в надежде, что переживёшь ещё один пинок по рёбрам и ледяной склад, где тебя бросят, чтобы не завонял, и лекарство, которое вколют, чтобы ты это пережил. Ты же внимательно выслушал мой план, правда?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Я очень внимательно тебя выслушал, Коля, — тяжело вздохнул я. — И, если бы не рассматривал этот план как запасной и не надеялся, что я выйду отсюда на своих двоих, а не вперёд ногами, и тебя смогу вытащить не в мусорном мешке по частям, то, наверное, согласился бы нырнуть в тот навоз, что предлагала Евка.