Жена Моцарта (СИ) - Лабрус Елена

— У тебя всё в порядке? — озабоченно поднялся на локте со своей койки Патефон. — На тебе лица нет.

— Нет, Коля, — покачал я головой. — У меня всё совсем не в порядке.

Глава 16. Евгения

Ничего не предпринимать, пока Моцарт сам не поговорит с Барановским — такой был приказ на ближайшие дни. И я, как и все, послушалась.

Вечером, посмотрев на почти чистую прокладку, словно месячные передумали идти, наплавалась до изнеможения в бассейне, рассказывая Сашке последние новости.

Не знаю, как Сергей обычно плавал с утра, уверяя, что вода его бодрит, я предпочитала плавать на ночь, потому что, наоборот, замечательно засыпала после водных процедур.

И заснуть я заснула, вот только проснулась среди ночи вся в поту, потрясённая увиденным, прочувствованным и пережитым.

Именно пережитым — я не могла назвать это сном. И не сразу до меня дошло, что это и есть действие «волшебного» чая, которым потчевала меня Кирка.

Разобралась я только к утру, когда меня накрыло очередным, третьим, видением.

Первое я приняла за сон, потому что никогда не видела эту женщину.

Женщину с красными волосами, которую Моцарт трахал так самозабвенно, что я чувствовала, как у меня горят запястья, стиснутые его пальцами, покалывает губы, истерзанные его поцелуями и ноет низ живота, как никогда он не болел у меня после секса с ним.

Со мной он обычно был нежен, бережен и заботлив. А эту бабу насаживал на свой хер так, что это больше походило на агонию, чем на оргазм. Но она, зараза, кончала и кончала, и я выгибалась вместе с ней, хрипела, стонала и ловила его судороги, словно он был рядом и трахал меня.

Измученной и отъёбанной до беспамятства — уверена он сказал бы матом, потому что терпеть не мог политкорректное недослово «трахаться» — я и проснулась. И первое о чём подумала — что таким сном во мне отозвалось его письмо, лежащее под подушкой.

Я достала смятый лист, прикрыв глаза, пока они привыкали к свету включённого ночника. Проклятье! Соски болели. Промежность пылала огнём. Бельё промокло. Ходящая ходуном грудь с трудом восстанавливала дыхание. Я чувствовала даже запахи: её духов, гостиницы, его тела и спермы.

Открыв глаза и подтянувшись повыше на подушке, даже стала осматриваться: я точно в нашей спальне, а не в гостиничном номере? Перед глазами всё ещё стояли замысловатые светильники в виде змеиных голов, а в комнате словно витал удушливый запах, что издавало саше, лежащее на тумбочке.

Однажды я уже видела эротический сон. Но этот — не сон, это было чужое воспоминание.

«…я был бы полной свиньёй, если начал бы говорить гадости о тех дамах, с которыми был до тебя, поэтому я не буду, — написал Моцарт. — Прости, я не скажу, что мне было с ней плохо, что мне не нравились её красные волосы, или смех, или привычка ложиться на кровать «наоборот» и класть ноги на подушку…»

 Чёрт! Но именно так я только что и лежала в своём «сне», потому и видела настенные светильники, вычурное деревянное изголовье и картину над ним с чем-то египетским. А ещё название гостиницы «Клеопатра» — его я тоже видела, на кожаной папке, хотя Сергей в своём письме не упоминал ничего похожего.

Долбанные ведьмы! Грёбаные «Дети Самаэля»! Они и правда умели что-то такое, что не укладывалось в голове, но ведь происходило. Происходило со мной, словно открывая страницы прошлого и давая ответы на вопросы, которые я сама себе задавала.

И ни ревности, ни обиды, ни отчаяния — ничего. Только факты. Только пропущенные через себя ощущения. И принятие их правдивости и реальности.

Не знаю, насколько я хотела знать то, что мне пришлось увидеть во втором «сне», но, чёрт побери, его мне тоже показали.

Показали странно. Я словно находилась одновременно в трёх местах: лежала на своей кровати, прекрасно осознавая где я на самом деле; сидела в кафе, поглядывая на телефон и изнемогая от жары первого дня сентября; и трахалась в туалете с Иваном.

То есть трахалась не я, а Карина. Но её подпрыгивающие в такт его фрикциям сиськи, и возбуждение, и руки, что, прижав к стене, держали её под задницу — всё это я тоже чувствовала. Видела расширенные зрачки, почти скрывшие синеву его глаз, и бахрому ресниц, что вздрагивали как опахала, когда он прикрывал глаза и снова открывал. Его приказ: «Смотри на меня!», что Иван отдал хриплым от вожделения голосом, я тоже слышала. И свои собственные стоны, что издала Карина, больше похожие на всхлипы.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Но при этом я сидела за столиком, обмахиваясь меню и недовольно постукивала ногтями по столу: да куда они оба пропали?

Их не было (я помнила) ну не больше пяти минут. Первым вернулся Иван, такой как всегда, невозмутимый, спокойный, ни капли не раскрасневшийся и не запыхавшийся, только слегка вспотевший (жара же!) и со свежевымытыми руками. Потом Карина — чмокнула меня в щёку на прощанье и убежала, сославшись на то, что ей пора.

А я-то гадала встретятся они или нет? Договорились, или Иван её послал? А Иван, мать его, просто пошёл и трахнул её, не откладывая на потом то, что можно сделать сейчас.

Видимо, меня это всё же волновало, раз я это увидела. И, сука, видимо, для разнообразия, но мне даже понравилось, особенно, как он сказал: «Не закрывай глаза!», трахая Карину. Понравилось настолько, что сейчас я точно знала: Карина ему звонила. И они «встречались» не только в туалете. И не один раз.

Чёрт, да они же до сих пор встречаются!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Я уставилась в тёмный потолок, осознавая это, а потом повернулась на правый бок.

— Пожалуйста, хватит секса, — пробубнила я, третий раз утыкаясь носом в подушку и пытаясь заснуть.

К счастью, это было очень послушное колдунство.       

В третий раз мне приснилось детство. Бабушка. И бабушкины воспоминания.

Подруга, которую она очень любила (я не знала кто она, просто чувствовала). Картины на мольбертах, которые рисовала ба (их я тоже никогда раньше не видела). Юный граф Шувалов, над которым смеялась (они явно были знакомы давно). Потом похороны, скорбящий мужчина у изысканного гроба (её подруга умерла такой молодой!). А потом бабушкины морщинистые руки, прижимающие меня семилетнюю к себе:

— Не важно сколько тебе лет, милая. Не важно насколько ты умна. Главное не возраст и ум, главное — характер!

Главное — характер!

Вот с этими словами я и проснулась, и встала.

Как ни странно, отдохнувшая, воодушевлённая и полная сил.

Сил и желания действовать.

И первое, что сделала, не обнаружив на прокладке никаких признаков крови — это всё же пописала на чёртову палочку теста.

На мой смех, громкий, с лёгкими признаками истерики, прибежал Перси.

— Я знаю, твой чёртов хозяин будет обижаться, — обняла я лохматую жопку, сидя в ванной на полу, — но ты узнаешь это первым. У нас с Мо будет малыш, — прошептала я в рыжее ухо. — Только никому, кроме него, хорошо?

Перси тявкнул — уверена: поклялся, что зуб даёт, не скажет — и запрыгал вокруг меня, справедливо решив, что раз уж я в таком весёлом настроении, погуляем подольше.

И второе, что я сделала после прогулки — разбудила Ивана.

— Женя?! — открыв глаза, он стыдливо потянул на себя одеяло, чтобы прикрыться.

«Не парься, Ваня, у тебя шикарный пресс, — протянула я ему кружку кофе. — А я сегодня про тебя и не такое видела».

— Вань, какого чёрта? — села я в кресло, стоящее у кровати, чуть не расплескав свой чай — оно оказалось мягче, чем я ожидала. — Моцарт думает, что Диана его дочь.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Он выдохнул:

— Проклятье! Жень, она не его дочь.

Я неопределённо пожала плечами, давая ему возможность высказаться. Поставила кружку на широкий подлокотник.

— Я бы уже объяснил Сергею, уже всё рассказал, но адвокат не разрешает мне с ним увидеться, потому что это может помешать его защите в суде, — привалился он к изголовью, тоскливо посмотрел на кофе, но не отхлебнул.