Виткевич. Бунтарь. Солдат империи - Артем Юрьевич Рудницкий

питал иллюзий в отношении англичан и догадывался, что идея его замены на «брата Шуджу» принадлежала Уэйду. Однако, будучи трезвым прагматиком, во-первых, исходил из того, что в британском стане имеются свои противоречия (о чем, в частности, свидетельствовали его беседы с Бернсом, настроенным на конструктивное сотрудничество с Кабулом), а, во-вторых, стремился проводить, как сказали бы сегодня, многовекторную политику. Дипломатический зондаж ни к чему не обязывал и мог сослужить неплохую службу, вводя в заблуждение врагов, создавая у них впечатление о слабости афганцев, их неуверенности в своих силах. Понятно, что русским о попытке такого зондажа знать не следовало. Это могло заставить Петербург усомниться в оправданности поддержки Кабула и вообще, активного вмешательства в дела Центральной Азии в пику англичанам.

Выше уже отмечалось, что речь не могла идти о прямых военных акциях, как бы ни рассчитывал на это Дост Мухаммед-хан, но и в остальном российские верхи не были едины в своих подходах. Наряду с решительно настроенными англофобами, такими, как Перовский, многие высокопоставленные чиновники предпочитали лишний раз не «цапаться» с англичанами в Азии, опасаясь, что это повредит России на европейском направлении, рассматривавшемся как ключевое. Так, например, мыслил Нессельроде, возглавлявший российское дипломатическое ведомство сорок лет, с 1816 по 1856 год. Ему страстно хотелось сохранить международную систему, возникшую после Венского конгресса 1814–1815 годов, и определять мировое развитие посредством «международного концерта», то есть совместно с Великобританией и другими ведущими европейскими державами. Поэтому какие-то «гадости» англичанам приходилось прощать, хотя с каждым годом это становилось все сложнее.

Все это обусловливало двойственность российской политики. Сознание необходимости поставить заслон британской экспансии присутствовало, однако шаги, предпринимавшиеся в этом направлении, зачастую оказывались непоследовательными. Перовскому, конечно, было об этом известно, и в предложении Дост Мухаммед-хана он увидел своего рода козырную карту, которую можно было разыграть в интересах сторонников жесткой линии в отношении англичан.

Решение напрашивалось очевидное: как можно скорее препроводить посланца эмира в Петербург. Ясное дело, отправлять его одного не следовало, только в сопровождении. Кого выделить? Кого, как не Виткевича! Тем самым Василий Алексеевич убивал сразу двух зайцев. Предпринимал серьезный шаг в большой политике, а заодно содействовал окончательной реабилитации поляка, которому благоволил. Должны же были там, «наверху», по достоинству оценить его таланты. Губернатор принимал почти отеческое участие в судьбе молодого офицера и без всякой для себя корысти старался помочь ему сделать блистательную карьеру.

В Петербург

5 мая 1836 года Перовский обратился с письмом к Нессельроде, в котором, в частности, говорилось: «Сообщаем о прибытии в Оренбург с возвратившимся из киргизских степей прапорщиком Виткевичем одного афганца с грамотой к государю-императору и письмом к Оренбургскому военному губернатору от кабульского или афганского владельца Дост-Мохаммета». Указывалось, что миссия Гуссейна Али носит тайный характер, и цель ее состоит в том, чтобы «просить о помощи против властителя сикхов и англичан, принимающих сторону сверженной династии прежних афганских ханов». Оренбургский губернатор высказывал убежденность, что «настоящим случаем надлежит воспользоваться для приобретения влияния на области Средней Азии» и направить Гуссейна Али в Петербург для проведения переговоров с ним в Азиатском департаменте.[211]

Перовский настаивал на том, что Афганистан нельзя бросать на произвол судьбы, поскольку Дост Мухаммед-хан ведет неравную борьбу с британцами и их «приспешниками». «Ибо если Афганистан подпадет под власть сикхов, то дела наши в Средней Азии могут принять весьма невыгодный оборот», потому как «владычество Англии на Востоке угрожает распространением». Кроме того, будут сведены на нет все возможности развития торговых связей с Афганистаном. Если «водворятся в Афганистане сикхи, то земля опустошится и надежды наши на торговые отношения с этой страной исчезнут»[212].

Перовский намеренно сгущал краски и рисовал почти апокалиптическую картину, чтобы «достучаться» до министра и самого самодержца. Стоит промедлить, предрекал он, и вся Центральная Азия будет в руках у англичан, они доберутся «до самой Сахары», обрушат российскую торговлю и «подвинут против России» всех ее азиатских соседей, снабдив их «порохом, оружием и казною»[213].

Еще довод в пользу сближения с Афганистаном – открывавшиеся возможности для стратегической информационной разведки. «Они (то есть англичане – авт.) действуют против нас, пользуясь каждым случаем, чтобы вредить нам и торговле нашей, и поэтому было бы необходимо противодействовать им, платя той же монетою. Если бы правительство наше вошло в ближние связи с Азиатскими владельцами, содержало бы таких верных людей в сопредельных владениями англичан городах, то оно получало бы надежнейшие сведения о ходе дел и действиях англичан и могло бы своевременно брать свои меры»[214].

Если Россия откликнется на призыв Дост Мухаммед-хана, то этот восточный владыка, уверял губернатор, обязательно «станет добрым приятелем нашим и врагом англичан». При этом последним будет нанесен чувствительный урон, поскольку они не смогут «подчинить себе огромный и богатый Афганистан, который в торговых отношениях для них очень немаловажен»[215].

Перовский заявлял, что Кабул «усмирит хивинцев»[216], по его разумению, это должно было стать дополнительным и весомым аргументом, который должен был повлиять на решение правительства. Расчет был ясен: если геополитические рассуждения о необходимости противостоять Лондону не подействуют на Петербург, где расплодилось немало англофилов, то к «хивинскому аргументу» власть имущие должны обязательно прислушаться.

Кабульский правитель, указывал Перовский, рассчитывал на материальную поддержку – «войска у него довольно, но казна истощилась, и это есть настоящий предмет его посольства»[217]. Эмир занял два миллиона рупий у «кабульских персиян», заложил почти все свои драгоценности, отдал индийцам на откуп все таможенные сборы. Словом, держался из последних сил и мог стать легкой добычей англичан и сикхов. Такое положение дел, резюмировалось, «без сомнения для России невыгодно»[218].

Тем не менее, в отношении конкретных форм помощи Дост Мухаммед-хану, находившемуся «в опасных обстоятельствах», Василий Алексеевич высказывался осторожно, зная о нежелании Петербурга слишком уж портить отношения с Англией, а также расставаться с крупными денежными суммами. Поэтому губернатор писал, что лучше бы «отправить хану сукна и нанки[219] для его войска, что в глазах его будет иметь большую цену, нежели денежное пособие». Сверх того предлагалось послать в Кабул русских купцов и оружейников «под видом путешественников и промышленников»[220].

Понятно, что информация о поездке афганского посланника не должна была дойти до англичан, которые могли оперативно задействовать мощные политические рычаги для предотвращения российско-афганского сближения (что и произошло позднее). Не меньшую опасность, по мнению губернатора, представляли агенты Бухарского ханства: «бухарцы завистливыми глазами смотрят на все то, что может нас ознакомить со Средней Азией»[221].