Союз обворованных - Андрей Хазарин

О происшествии на Хазарской больше говорили в метро, чем в прессе. Количество трупов множилось с каждой секундой. Уже никто не помнил, сколько их было всего. Говорили о трех милиционерах, о павшем в неравной борьбе с применением холодного оружия самом Дубове, организаторе «СООБа». Кроме того, в перестрелке, по словам «очевидцев», пострадали руководящие работники областного, городского, районного уровня. Вот только об убитом лекторе Мироненко не вспомнил никто.

Глава 16

Январский дождь

Вчера наконец добили последний отчет для «Миража», сегодня поехали сдавать. Паскудная работа была, да и фирма паскудная. Очень им хочется утопить всех конкурентов по унитазному бизнесу, но ничего утешительного мы им не наскребли: и «Фонтенбло», и «Акведук», и «Наяда» стоят очень крепко, хозяин всех трех, небезызвестный человек Длугач Анатолий Еремеевич, работает прямо с Италией без посредников, всю таможню во главе с Матюченко скупил на корню, а потому может держать демпинговые цены. Поздно решил взяться за сантехнику Гайворон, экологическая ниша занята. Но мы нашли ему лазейку: оказалось, в соседней области, в какой-то Богом забытой Максютовке, клепают те же самые унитазы и «тюльпаны» по итальянской технологии и формам, качество дают очень приличное, а отпускная цена — тьфу и растереть. Плюс никаких границ, никакой таможни.

Самым трудным оказалось убедить Гайворона, что не надо ему требовать от Максютовки липовых надписей «Made in Italy», а надо честно ориентироваться на покупателя попроще, ставить божескую цену и добирать разницу за счет объема продаж: бедные люди ходят на горшок не реже богатых, фаянс у них колется и трескается даже чаще, а унитаз — не тот предмет, без которого можно обойтись: без хлеба обойдутся, а унитаз купят…

А ещё труднее оказалось выдавить из Павла Ивановича деньги. Паша юлил, предлагал бартер (те же унитазы, пластиковые трубы и капроновые краны), ссылался на временные трудности… Но все-таки он был дурак: перед тем, как начать крутить, подмахнул акт приемки-сдачи отчета. Хоть сейчас в арбитраж подавай.

Но в арбитраж мне подавать не хотелось, я встал и двинулся к дверям. Уже пальцы положил на ручку, приостановился на миг, повернулся, вздохнул:

— Да, Павел Иванович, придется мне господину Дубову выговор сделать, что такого несолидного клиента порекомендовал. Взрослый ведь человек, мог бы уже научиться ненадежного контрагента определять…

Паша голову вскинул — и застыл. По лицу — цвета побежалости. Кадык вверх-вниз. Припоминал: а точно ли Слон нас свел, может, я его на пушку беру? Припомнил.

— М-м-э-э… Вадим Андреевич, ну что вы, в самом деле! Да разве ж я отказываюсь платить?

— Отказываетесь.

— Да ни в коем случае! Просто хотел попросить об отсрочке, у меня в эту неделю много платежей сбежалось, но если вы так ставите вопрос… Да присядьте, сейчас я вам заплачу! Ничего, если зеленью только половина будет?

— Да вы что, Павел Иванович, предлагаете мне незаконную валютную операцию? Только государственными денежными знаками!

Паша сам позеленел, как доллар, потом покраснел, как когдатошний червонец, — раньше-то я от него спокойно авансы зеленью брал. Понял оплеуху: за надежного и за своего больше тебя не держу.

— Напрасно вы так, Вадим Андреич… — пробормотал он, отсчитав деньги.

Я расписался, ответил:

— Это вы, Павел Иванович, напрасно. Успокойтесь, подумайте — поймете, где ошиблись. — И заключил совсем холодным старомодным оборотом: — Честь имею.

Ни «до свиданья» (мол, не хочу тебя больше видеть), ни «всего хорошего» (не желаю я тебе ничего хорошего). Просто — «честь имею». Я имею. А ты — ещё вопрос.

На обратном пути еле ползли. Позавчера был, совсем по Пушкину, «мороз и солнце, день чудесный», вчера к вечеру натянуло туч, столбик термометра упорно лез кверху, ночью поднялся ветер, завывал и хлопал куском оторванного пластика на балконном ограждении, а проснулись мы под назойливый топот дождя по рубероидным кровлям сарайчиков во дворе.

Переднеприводная «восьмерка» прилично держала дорогу даже по гололеду, но Андрюша бормотал под нос цитаты отнюдь не из Пушкина.

Я сидел рядом с ним молча, курил и понемногу отходил от беседы с гнидой Пашей. «Дворники» ерзали по лобовому стеклу, между двумя проходами на очищенный сектор успевали упасть несколько капель дождя. Я тупо следил за этими каплями, а потому не сразу сообразил, что человек под зонтиком на тротуаре слева — это доктор Гущин. Он стоял на углу Белинской и Репинской и разговаривал с каким-то другим мужиком.

— Андрюша, сверни налево и сразу остановись.

Андрюша послушно повернул, но поинтересовался:

— Кто там?

— Мой доктор из Чернобыльской больницы… — Я открыл дверцу и крикнул: — Сергей Саныч! Садитесь, подвезем!

Гущин повертел головой, только потом заметил мою морду за приоткрытой дверцей. Оглянулся на своего собеседника, поманил за собой, подошел:

— Вадим Андреич! Рад вас видеть.

— Вам куда, Сергей Саныч?

— Да мне рядом, на работу, пешком дойду. Это Л(не подальше, на Дзержинскую… извиняюсь, Грушевскую…

Только тут я узнал второго: это был школьный соученик Гущина, Ленька Айсберг, который устроил мне свидание с доцентом Школьником из автодорожного, когда мы расследовали в прошлом году смерть мэра.

Я выбрался под дождь, откинул вперед спинку сиденья, скомандовал:

— Значит так. Сперва залезайте вы, Леонид… Маркович, да?.. на заднее сиденье, в уголок, потом я, а вы, доктор, садитесь на переднее.

Забрались. Я скомандовал:

— Андрюша, давай к больнице, помнишь, где я осенью лежал?

Андрюша кивнул, наклонился вправо через доктора и захлопнул дверцу плотнее. Плавно тронулся с места. Здесь, напротив Столичного райотдела милиции, дорога была расчищена до мокрого асфальта. И почему-то сегодня менты суетились, и рожи у них были суровые…

Гущин снова забормотал, что неловко, ему ведь совсем рядом, на что я ответил:

— Дождь в январе — самая опасная погода, доктор, застудиться недолго, а болеть — это так неприятно! Поверьте мне на слово, как специалисту…

Гущин хмыкнул в рыжие усы.

— А что это вас занесло в наши края? — поинтересовался я.

Сергей Александрович наконец свернул мокрый зонтик и ответил:

— Готовим юбилей школы, в мае будем отмечать шестьдесят лет. Мы с Леней в оргкомитете… Школа лишь чуть-чуть старше нас… А почему это ваши края?

Я объяснил, что работаю рядом со школой, только не знал, что это их школа… Работаю, а теперь и живу.

— На другую квартиру перебрались?

— Ага. Во-первых, ближе к работе, во-вторых — женатому человеку нужно жилье попросторнее…

И не сдержался — расплылся в улыбке.

Гущин повернулся ко мне, выпятил верхнюю губу, пошевелил усами под носом:

— Надеюсь, женился на той миниатюрной даме, которая тебя навещала?

Не выдержал марку — съехал на привычное «ты».

— Так где ж мне другую такую терпеливую найти?

— Ну и молодец. Я тебе тогда ещё сказал — одобряю… Молодой человек, выгрузите меня, пожалуйста, возле калитки, я уже приехал.

Айсберг пошевелился в углу:

— Сережик, может, и я с тобой? Не договорили ведь.

— Ладно, Ленчик, по телефону договорим. Это ж когда ещё такой случай представится, чтобы тебя на халяву подвезли?

Айсберг вздохнул:

— Пока в институте работал, часто ездил. А теперь — исключительно на трамвайчике, благо платить за проезд вышло из моды.

— А у нас на тринадцатом маршруте стали появляться кондуктора, заметил Гущин. — Спасибо, мальчики, что подвезли. Только вы мне друга детства на дождь не выкидывайте. Счастливо!

Андрюша захлопнул за ним дверцу, вопросительно повернулся к Айсбергу:

— На Грушевскую — а точнее?

— Угол Вересаевской, за большим гастрономом.

— Со двора? Знаю, — сказал Андрюша и тронул машину.

Айсберг повертел головой:

— У вас тут курить можно?

— Конечно!

Я тоже полез за сигаретами, прикурил две, одну передал Андрюше — по такой дороге лучше ему не снимать лишний раз руку с баранки.

— Смешно, — сказал Леонид Маркович. — Собрались старые дураки и дуры, вместо того, чтоб о деле говорить, смотрим друг на друга, сопли вытираем… Ну да верно говорят, старики — народ сентиментальный.

— Хороший класс у вас был?

— Класс был классный… Но сегодня собрались ребята из разных классов, разных лет выпуска… У нас школа была в те годы знаменитая на весь город, отличные учителя, один Зорич чего стоит — крупнейший математик, в двадцать шесть — доктор наук… А у нас его терпеть не могли, потому что мы, кретины, его не понимали, а он не понимал, как можно таких простых вещей не соображать… Пару раз десятиклассники его после выпускного вечера лупили… Да и ребята… Скажем, Люсик Горюнов — на три года раньше нас с Сережиком кончил.