Три запрета Мейвин (СИ) - Марина Дементьева

зрелище вьюжных сумерек успокаивало. Ложе было застелено богатыми зимними шкурами, другие шкуры, белоснежно-белые, серебристо-стальные, чёрные — висели на стенах, лежали, небрежно брошенные на пол. Полумрак разбавляли порхающие светлячки, которые стайкой следовали за мной, точно нарочно освещая путь.

Множество дивных вещей окружало меня. Нечего и думать, будто подобное могли создать грубые руки человека… разве только руки тех редких умельцев: кузнецов, столяров, ткачей, которых сами сидхе заманивают к себе обещанием обучить секретам мастерства, и которые после долго откупаются за знания с Той Стороны чудесными творениями. Но я едва держалась на ногах, потому, вместо того чтобы разглядывать все эти чудеса, опустила на двери изнутри тяжёлый засов… сознавая, впрочем, насколько смехотворна эта преграда для населяющих сидхен существ. Но, пусть даже видимость защиты, она придавала уверенности.

Не снимая одежды, только разувшись, легла на королевское ложе, закутавшись от озноба во все одеяла. Вопреки знанию, что пролежу не смыкая глаз, как повелось, до рассвета — если только есть он в сумрачном мире Дикой Охоты! — уснула, едва голова коснулась подушки.

Дивный чертог

Сказалось ли целительное свойство сидхена или успокоение от того, что всё решилось, и остаётся лишь ждать обещанной помощи Фэлтигерну, — я не знала. А, может, болезнь, убоявшись, отступила, изгнанная неясным колдовством. Нет, мне не почудилось: во сне, как прежде, я ощущала близость Самайна… запах снега и костра… невесомое прикосновение к щеке…

Проснувшись, почувствовала себя здоровой, словно и не было последнего Бельтайна и дикой пляски в костровом зное. Не хотелось открывать глаза, избавляться от власти обмана и возвращаться туда, где боль сопутствует шаг в шаг… где вскоре погибну, настигнутая Диким Гоном, и обращусь тенью, вечно гонимой ветром. Но что толку прятать голову под крыло? Не лучше ли прожить все оставленные мне дни и ночи, сколько бы их ни было?

В изножье постели высился сугроб. Я удивилась: как сквозь закрытые окна намело столько снега?

Меж тем сугроб зашевелился… отряхнулся — и оказался псом с телка размером.

Гончая Охоты зевнула, показывая чёрную пасть, и улеглась, положив передние лапы поперёк моих коленей. Я нерешительно подняла руку и потрепала мягкие уши. Серебристо-белая шерсть туманом просачивалась между пальцев. Гончая чуть повернулась, подставляя под ласку холку, горло, щуря удивительно красивые глаза. Я тихо засмеялась, гладя длинную шерсть, и не хотелось думать, что, возможно, именно эта снежная красавица осенней ночью сомкнёт клыки на моей шее. Срок не подошёл, а пока гончая лижет мою ладонь, как обычный ласковый пёс…

И крепко же я спала, не слыша, как хозяйничают в двух шагах от постели! Или вовсе разучилась чувствовать опасность, по охотничьей привычке пробуждаясь от малейшего шороха, или здешние обитатели двигались тише, чем падает снег… или мудрое чутьё дремало: нечего бояться в зачарованном холме… нечего и некого. Здесь мне все защитники, не враги. Пусть разум твердил иное: не верить никому. Уж точно не обитателям сидхена, хоть и бывшим когда-то людьми, да погубленным людской же подлостью.

Пока я спала, затеплили очаг и наносили дров, оставили обок постели поднос с питьём и едой, не остывшей ещё. И ушли, точно в насмешку затворив дверь изнутри.

Во всё время болезни я ела едва-едва, понуждая себя, только чтоб поддержать силы в теле. А тут впервые ощутила голод, с удовольствием отдавая дань трапезе сидхе. Пусть упреждали предания: не брать ни крошки со стола сидхе, чтоб не угодить во власть дивного народа, — рассудила так: для меня не станет беды большей, чем есть. И без того опутана уговором, заморочена волей Зимнего Короля…

Вернувшийся ли голод причиной, или яства сидхе и впрямь особенны на вкус, но только не доводилось прежде пробовать лучшей еды и питья, что утоляло жажду родниковой водой в знойный полдень и согревало вином в зимний вечер.

Зрелище за окном мало переменилось. Обманно течение времени поздней осенью, когда утро неотличимо от вечера, а сумрачный день братается с ночью.

Накануне я не успела рассмотреть свою обитель, а она того стоила. Вместо столбов в углах стояли серебряные деревца, и резные листочки временами трепетали, как живые, издавая едва слышный хрустальный перезвон. Взамен светлячков перепархивали в ветвях диковинные птицы с оперением, точно выточенным из драгоценных камней, — так оно горело и переливалось. Стоило мне обратить на птиц взор, они тотчас принялись выводить приятную мелодию, навевающую воспоминания о лете и далёкой флейте одинокого пастуха.

Под их пение я бродила, онемевшая от красоты вокруг, разглядывая всё новые диковины: вместо свода над головой — медленный танец облаков в небе, хрустальная прозрачность льда — под ногами, а в инеевых узорах на стенах видятся сцены пиров, охот и любовных встреч. Крышки резных сундуков гостеприимно распахнуты: бери, мол, чего ни пожелаешь! А желалось, как любой женщине, многое. И тончайшей выделки вышитые сапожки… и плащ, отороченный голубоватым мехом… и тяжёлые запястья, сплошь усаженные самоцветами… К такому великолепию и прикоснуться неловко: наверное, сама королева не смеет и мечтать о подобных убранствах. Как знать, кому они предназначены? Быть не может, чтобы мне. Да и плащ Самайна был для меня дороже всех сокровищ в тех сундуках.

От дверей донёсся стук, и голос Зимнего Короля позвал меня по имени. Я усмехнулась. Едва ли он сам топил очаг и принёс еду, а значит, для него засовы на дверях вовсе не помеха, если уж его слуги беспрепятственно проходят сквозь них. Самайн попросту решил следовать моим правилам. Уверить, будто бы я вправду хозяйка себе.

Я отворила дверь, впуская сидхе, будто бы он впрямь нуждался в приглашениях. Впустила, соглашаясь с этой странной игрой.

Самайн провёл по мне медленным долгим взглядом.

Я застыла, чувствуя, как румянец вспыхнул на щеках, — точно бы ладони Зимнего Короля следовали за его взглядом, чуткими касаниями.

— Хорошо ли тебе спалось в доме моём, дорогая гостья?

«Или не