Альманах «Российский колокол» №2 2020 - Альманах Российский колокол

Таким образом Венечка незаметно для себя упустил то счастливое время, когда нетерпение встречи покрывает все флером предстоящего счастья. Любовь случилась позже, но любовь взрослого человека дело иное.

Кроме девочек с накрахмаленными бантами, Вениамин Платонович умудрился потерять сначала страну и собственное поколение.

Со временем наш герой стал замечать, что стремительно теряет интерес к ровесникам. Ближе к пятидесяти те из них, что не уехали из России или не погибли во время Гражданской, жили политикой, добыванием еды, строительством карьеры в молодой стране большевиков, внуками и прочими малоинтересными нашему герою вещами. Что касается политики, то под ней почему-то стали понимать исключительно марксистский взгляд на мир. Когда молодой еще Веня в двадцать втором году проводил «философский пароход», то облегченно вздохнул. Он слишком опасался, что для дядюшки Николая Александровича (Бердяева) и прочих замечательных людей все окончится итогом более печальным, нежели высылка из страны Советов.

Супруга оставила Вениамина Платоновича в двадцать третьем году ради комиссара в тужурке из мажорно-скрипучей кожи. Оба сына погибли в окружении под Харьковом в сорок втором, родственники по матери не выжили в оккупированном немцами Киеве. Прочим же его родственникам не посчастливилось дожить до Второй мировой. Вениамин Платонович готовился встретить одинокую тоскливую старость…

Однако уже во времена вечного подростка Никиты Сергеевича Вениамин Платонович с удивлением обнаружил, что долгое, с ароматом горечи одиночество тридцатых стало таять, будто шагреневая кожа. Все больше людей новых, иных поколений вовлекало старика в орбиты своих интересов.

Однажды в узкоколейном вагоне под Тобольском Вениамин Платонович встретил возвращающегося из ссылки небезымянного профессора филологии. В долгом ночном разговоре под бутылку водки и шмат сала, выставленных запасливым Вениамином Платоновичем, Серафим Сергеевич рассказал, что застал последние лекции Блока, мальчиком слушал Бальмонта, с тех пор интересуется поэзией Серебряного века и, пустив слезу, украдкой сообщил, что до ареста успел издать две статьи о символической соборности темы одиночества в творчестве раннего Блока.

Надо признать, что по молодости Вениамин, как и все юноши его круга, пережил глубокое увлечение символизмом (что позже старательно скрывал), поэтому не просто знал наизусть порядка полусотни стихов Блока, но и водил с ним хоть и поверхностную, но дружбу. Впрочем, знакомство прекратилось после опубликования великим поэтом нашумевшей поэмы «Двенадцать». Рассказы Вениамина Платоновича потрясли собеседника! Ведь тот с легкостью вспоминал, какая лекция и о чем проходила когда-то недалеко от Таврического сада на знаменитых «средах» Вячеслава Иванова (о беззаботная молодость!), помнил некоторые реплики молодого Луначарского, лично знал около полусотни человек, так или иначе принявших участие в создании культурного заката Российской империи под названием Серебряный век. Разговоров хватило на всю долгую дорогу! Под небыстрый стук колес в стране пролетариев оживали полузабытые в советских поездах слова: «богоискательство» и «мистический гнозис», «одиночество Кирхегарда» и «“Смысл истории” Кейзерлинга»… Вы сомневаетесь, что собеседники обменялись адресами?

Вениамин Платонович также досконально знал, в каких квартирах жил или останавливался Достоевский, мог описать все, чем торговали на рынке в Твери в 1905 году, в точности воспроизвести, какой чай и как обычно пили купцы первой гильдии в начале двадцатого века и чем это чаепитие отличалось от чаепития зажиточных мещан. Словом, начиная с пятидесятых накопилось целое подпольное общество, передававшее Вениамина Платоновича по наследству или под большим секретом. Стареющий, признанный искусствовед СССР, выдающийся литератор Серафим Сергеевич, уходя на пенсию, передал координаты полезного собеседника на вагонных нарах своему преемнику доценту Маю Владимировичу.

Итак, Вениамин Платонович все еще размышлял, как отправить три связки китайского лимонника, что давеча по заказу привезли ему из Владивостока, в Германию. Однако мысли старика постепенно снова приобрели другое направление. Он вспомнил, как по глупости, бравируя опасностью, переходил советско-финляндскую границу, чтобы посетить старых знакомых по философскому кружку, совсем уже дальних родственников, знакомых и просто свидетелей утраченной страны. Последний раз, в тридцать втором году, при переходе границы советские пограничники заметили его, погоня длилась весь день, и не уйти Вениамину Платоновичу с простреленной ногой от бдительных комсомольцев с собаками, кабы не фундаментальные запасы едкой махорки.

Карл сильно помог ему тогда залечить сквозное ранение голени, а последние пятнадцать лет, каждый ноябрь, Вениамин Платонович посылал ему гибкие мотки китайского лимонника. Здоровье Карла было уже не то, что раньше, и дальневосточная лиана здорово помогала ему.

Вениамин Платонович разгреб неприметную кучу хлама в углу, достал из-под доски жестяную банку, открыл ее и отсчитал пять тысячных купюр. Затем он старательно спрятал деньги обратно в тайник, достал из кармана потертую Nokia и набрал номер курьерской службы.

Прошло полгода… По грязному тающему снегу Вениамин Платонович вступил в апрельскую Москву. Вступил, впрочем, так себе, сильно хромая и помогая себе инвалидной блестящей от заводской новизны палкой. Старичок сидел на скамеечке и щурился на высокое апрельское солнце, на промытое бестолковыми весенними ветрами небо. Неподвижно застыв на неопределенное время, он внимательно глядел на проносящиеся автомобили, владельцы которых, казалось, навсегда пойманы в кольцо властного Садового кольца.

Временами старик недовольно морщился, прислушиваясь к боли в правом колене. В феврале, который порой воет в тамбовских лесах с конца девяностых, как в старину, волчьим воем, он заблудился. Заблудился на, казалось бы, давно и хорошо знакомой дороге от Моршанска через Мутасьево да Святое озеро (предсказуемо прозванное после семнадцатого года Красным) на Парлинский кордон. Недалеко от кордона Вениамин Платонович знал крепкую избушку, в которой хранил некоторые старинные вещи, большей частью хлам, памятный сердцу тем, что имеет тот же возраст, что и его хозяин. Так взрослые дети дольше всего не выбрасывают игрушку, с которой спали в пору молочных зубов и чистой совести. Времена детства, когда слова имели только один смысл, всегда будут дороги даже самому очерствевшему сердцу…

Забеспокоился Вениамин Платонович вскоре после деревни Кресты – снежная зима намела снега так, что даже зимние тягачи, ворочающие лес по мягкому снеговому одеялу, часто не решались выбираться со дворов. Чуяло опытное сердце ходока, что где-то чуток больше свернул он на северо-восток, и беда лютая замаячила перед ним заходящим зимним солнцем.

Так и пропал бы Вениамин Платонович зазря-понапрасну, но залез вовремя на большую сосну и в багрово-красных лучах морозного заката увидел, где Кресты, а где желанный кордон. Только вот слезая с дерева, Вениамин Платонович неосторожно оперся на ветку, та треснула с каким-то звонким треском, и со всего размаху ударился старичок оземь. Кабы не полтора метра снегов, все было бы совсем невесело, а так добрался Вениамин Платонович до кордона и вскоре пил горячий душистый,