Рукопись Бэрсара - Елизавета Манова

- Да мне столько не прожить!

- Как знать, - сказал он задумчиво. - Как знать.

3. ВРЕМЯ ПОБЕДЫ

Я все-таки дожил до весны. Приползла долгожданная ночь, принесла передышку. Странно, но я невредим. Сижу у костра в черном зеве надвратной башни, а на каменных плитах вповалку спит остаток моих людей. Девятнадцать из полусотни. Еще на один бой.

Я устал. Вялые бессильные мысли и вялое бессильное тело. Хорошо бы закрыть глаза, не видеть, не слышать... уснуть.

Не смогу. Зарево лезет сквозь черные прутья решетки, в черном небе кровавые пальцы хромовых шпилей. Страшный сон. И из черно-багрового ужаса снова рвется отчаянный вопль, и его уже заглушило рычанье толпы.

Лучше бы снова бой. Пока дерешься, все просто. Нет ни прошлого, ни будущего - только тени в окнах соседних домов, только тяжесть ружья и толчок отдачи. Кровь на снегу и щелканье пуль, стоны раненых, вопли уцелевших и твой собственных рвущий горло крик.

А в промежутках - усталость, как наркоз. Делаешь то, что должен делать, словно не ты сейчас убивал людей - убивал и будешь опять убивать. Словно все это не со мной.

Со мной. Отходит наркоз, и память, полная боли, прокручивает сначала проклятый день. Опять меня тащит в тугом потоке толпы, я скован, я стиснут, я ничего не могу. Я растворен в ней, я - часть толпы, всем многотысячном телом я чувствую, как она уплотняется, налетев на преграду, завихряется, разбивается на рукава, снова смыкается, и тошнота подступает к горлу, когда я чувствую _э_т_о_... мягкое под ногами. Обломки мебели, разбитые в щепы двери, веселые язычки огня выглядывают из окна, и вот уже полотнище пламени, хмельное, оранжево-черное вываливается на улицу и сыплет искры в лицо.

И вдруг стена. Мы стоим. Улица перекрыта. Впереди четырехугольником сбился конный отряд. И детское удивление: как ярки для этого мрачного дня султаны на шлемах и голубые плащи когеров. Уверены лица солдат, кони топают, звякают сбруей...

И - взрыв. Хриплый, в тысячу глоток, вой, мощное, тугое движение, запрокинутые, изуродованные злобой лица. Надо мною конская морда, пальцы впились в узду, острый свист у самого уха и движение воздуха на лице. Рядом крик, тело валится под ноги, пальцы поднимаются выше, конь храпит и тянет меня...

И - тишина. Кони без всадников мечутся среди трупов; я гляжу вслед потерявшей меня толпе, и на моих руках еще теплая, липкая кровь.

Все тянется день, и его безумие сильней меня, оно втягивает меня в людские потоки, мчит мимо смерти и сквозь смерть. Вот я в толпе у ворот тюрьмы. Бледные лица солдат, нацеленные на нас ружья, высокий человек кричит, обернувшись к толпе, и в голосе его нетерпенье и радость:

- Там наши братья! Свободу мученикам!

А потом, когда после первого залпа толпа волочит меня назад, я спотыкаюсь о труп и вижу на его не тронутом смертью лице ту же нетерпеливую радость.

И снова эти ворота - они распахнуты настежь, и оттуда выносят или выводят под руки тех, что совсем недавно были людьми. И я узнаю среди них человека, к которому меня водила Суил.

И снова свист пуль, удары, трупы, кровь, горький привкус гари во рту, и многотысячный, леденящий, корежащий душу вой.

И снова свист пуль, удары, трупы, кровь, горький привкус гари во рту, и многотысячный, леденящий, корежащий душу вой.

Я устал. Оборвалась та пуповина, что на день связала меня с толпой, и остались лишь ужас и отвращение, брезгливая ненависть к ним и к себе.

Только к себе - их я могу оправдать. Я знаю их жизнь - знаю, но сам я не прожил десятилетий тех унижений и мук, бед и лишений, бесправия и позора, которые составляли их жизнь. И я никак не могу объяснить тот миг, когда вдруг вырвался из толпы и крикнул в безумные, ощеренные лица:

- К Ирагским воротам, братья! Не выпустим кеватцев из города!

...Что-то вдруг толкнуло меня. Ни звука, ни шороха - но там, в темноте, кто-то есть. Я медленно поднял ружье...

- Эй, не стреляй! Свои! Учитель, ты тут?

Эргис! Куда и делась усталость; я вскочил и, сам удивляясь себе, завертел тяжеленный ворот. Решетка приподнялась, несколько теней скользнуло в башню, и я отпустил рукоять. С коротким стуком решетка закрыла вход, и кто-то из спящих пошевелился.

- Здравствуй, Учитель, - тихо сказал Эргис, и мы обнялись.

- Ну, вы и наворотили! За сотню, поди, нащелкали!

- Нас тоже. Днем нас было полсотни.

- Да уж! - пересчитал нас взглядом, оглянулся. - Погоди, а у бойниц кто есть?

- Все тут. Люди вымотались, Эргис. Здесь я их хоть разбужу.

Он кивнул и послал своих наверх. Вот мы и опять вдвоем у огня.

- А ты переменился, Учитель. Чай, несладко пришлось?

- По-всякому. А как вы?

А что нам?

- Своих повидал?

- А как же! Прижились они в Касе. Молвил было матери, мол, скоро домой, так руками замахала. "Тут доживу, мол, в покое". Ты Зиран-то помнишь?

- Конечно!

- Тоже там. Дочку просила поискать.

- А как Огил?

- Здоровехонек, - как-то нехотя ответил Эргис.

- Что-то случилось?

- Да что должно было, то и сталось. В лесу-то мы все братья были, а нынче кто брат, а кто и свояк. Рават теперь силу при нем забрал, правая рука, почитай.

- Значит, плохо?

- Да нет. На глаз оно вроде как было. Только старых-то всех от дела плечиком оттерли.

- И тебя?

- Ну, я-то ему покуда нужен. Ладно, мне-то на что гневаться? Я мужик-лесовик, а ему нынче другие люди надобны. Ох, хорошо, что я тебя сыскал, Учитель!

Я потянулся за поленом, чтобы спрятать глаза. Рано об этом, Эргис. Пока я не повидаю Баруфа...

- Что в городе?

Эргис усмехнулся:

- Да, считай, все. Как уходил, еще только у дворца дрались. Кеватское подворье вовсе в щепки разнесли, а акхона Огил пальцем тронуть не дал. Охрану поставил - и все.

- На улицах дерутся?

- Не. Народ доносчиков Симаговых ловит. Страшно было, сказывают?

- Да. Бывало, по десять человек казнили. Ты Ваору помнишь?

- А то!

- Ее тоже. Уже давно.

- Жаль бабу! Грешница была, да ей-то господь простит.

- Ты меня долго искал?

- А чего искать? Что я, тебя не знаю? Пошел, где горячей, да и в Саданских воротах надоумили. Ты это ладно смекнул - город закрыть. Гонец-то тоже от тебя?

Я не ответил и он усмехнулся. Вздремни пока. Постерегу.

Утром ворота занял отряд горожан, и мы - уцелевшие - разбрелись по домам.

Страшен был город, но - спасибо усталости! - все скользило поверху, не задевая душу. Эргис привел меня в самый центр к двухэтажному дому.

Здесь трупы уже убрали, только кровь на снегу да обгорелая дверь выдавали недавнюю драку. Часовые узнали Эргиса, и нас пропустили.

Дрались в доме: кровавые пятна и копоть, обломки мебели по углам. Полно народу, но никакой суматохи - все чем-то заняты, каждый знает, что ему делать, все движется, как отлаженная машина, и это значит, что Баруф где-то здесь.