Суворовец. Том 1 - Анна Наумова

— Почему?

— Да потому, что кончается на "у"! Ответ-то на поверхности лежит! Включи тыковку!

— В смысле? — непонимающе уставился на меня детдомовец.

— Да в коромысле, Миха! Чего тупишь? Ты напиши про Ваню Солнцева! Герой — он же не обязательно папа или дед... Может быть любой литературный герой. Положительный только. Чем тебе сын полка не пример для подражания?

— Слу-у-ушай, Андрюха! — протянул Миха. Он воодушевился. Даже на кровати чуть не подпрыгнул. И глаза вон заблестели. — А я как-то и не подумал! Дело говоришь!

— А ты думай, Миха! — я хлопнул товарища по плечу. — Думать — оно такое занятие, полезное. Только о ерунде всякой не думай. И запомни: не бывает безвыходных ситуаций. У меня бабушка так говорит: "Даже если тебя съели, у тебя два выхода!".

Миха улыбнулся. Хорошо так, светло. Даже на миг исчезла с его лица детдомовская колючесть.

— А и правда! — решительно сказал приятель, повеселев. Откинулся на кровати и натянул до подбородка колючее одеяло. — Вот возьму и напишу. И пусть только мне попробуют что-то сказать... А ты куда?

— Куда царь пешком ходил! — шепнул я, надевая шлепки.

Потопал к выходу в коридор и, обернувшись на ходу, бросил приятелю: — Спи давай, Михон. Утро вечера мудренее. Так у меня бабуля говорит. Кстати, если вместе в увал пойдем, ко мне заскочить можем.

Миха благодарно улыбнулся мне и закрыл глаза.

***

— О-ба-на... Не понял на... А ты чего тут? — непроизвольно вырвалось у меня.

В умывальнике я был не один. Кажется, еще кому-то не спится в ночь глухую.

Моему недавнему оппоненту.

Димка Зубов, съежившись, будто Миха недавно, сидел на подоконнике. Посмотрел на меня равнодушно, буркнул: "Ничего!" и отвернулся.

— Ну ничего, так ничего... — равнодушно пожал я плечами. Плеснул себе в лицо холодной водицы, утерся полотенцем и уже хотел было уходить, как вдруг... как вдруг решил, что надо остаться. Сработала у меня чуйка. За годы службы в органах я уже научился ей доверять. Если тебе кажется — тебе не кажется.

Сейчас я, конечно, не опер. Не та на мне форма. Точнее, сейчас на мне вообще не форма. А майка с труселями. Но чуйку, как говорится, никуда не денешь. Я чувствовал, что что-то тут не то. Неспроста Димка Зубов, который уже несколько дней на меня волком зыркал, внезапно так успокоился.

Вчера на ужине Димка толком ничего не ел. Да и остаток "сампо", то бишь самоподготовки, протупил, уставившись в потолок. А после отбоя первым нырнул под одеяло, аккуратно положив на тумбочку какой-то листок.

Листок.

Тетрадный листок. А сейчас этот листок лежал на подоконнике. Рядом с Димкой, который невидящим взглядом смотрел сквозь стекло на фонарь во дворе училища.

А ведь Зубов-то и не спал вовсе! Прыгнул под одеяло, притворился спящим, а потом — раз! — и куда-то испарился. Точнее, слился в умывальник. Когда мы с Михой трепались о его детдомовском прошлом и о знаменитой книге Катаева, Димки уже и след простыл... Почитай, час он в умывальнике торчит, не меньше.

— И давно ты тут сидишь? — спросил я.

Димка равнодушно посмотрел на меня, дернул плечом и снова уставился на фонарь.

— Думаешь, если ты его взглядом сверлить будешь, оттуда джин вылетит? — спросил я.

Зубов молчал.

Я решил: пора завязывать.

— Значит, так, Димон! — сказал я, подходя к приятелю вплотную.

Присел рядом с ним на холодный подоконник. Димка поморщился, но возражать не стал.

— Ты можешь на меня дуться, — твердо сказал я. — Можешь морду воротить. Можешь не разговаривать. Но я уверен: я все сделал правильно. В мужской среде слезам не место. Ты слышал сегодня, как "Бондарь" про парня из другого училища рассказывал? Почитай, до конца выпуска Гришка... или как там его... из-за глупого залета с леской проблемы поимел. А если твоя бабушка на КПП у нас пропишется, а ты потом, вернувшись от нее, будешь по углам сопли на кулак наматывать, тебе авторитета во взводе не видать. Усек? До выпуска будешь "Нюней", "Размазней" и "Соплежуем".

Выпалив свою тираду, я замолк.

Димка тоже молчал.

— Ладно! — решил я и спрыгнул на пол. — Ты, в конце концов, не девица, чтобы я перед тобой выплясывал. Хочешь губы дуть — да на здоровье. А я спать пойду. Ночь все-таки не резиновая, да? А у нас еще строевая завтра.

"Зубило" вдруг ожил. Взял с подоконника листок, который лежал рядом, и протянул мне.

— Вот!

— Чего?

Димка пожал плечами. Все так же равнодушно.

— Разверни и почитай...

Что за фокусы на ночь глядя?

А... Так я и знал!

"Прошу отчислить меня по собственному желанию..."

Ек-макарек! И этот туда же!

— Совсем кукухой поехал? — спросил я, глядя приятелю прямо в глаза. Взял у него из рук рапорт, порвал и живенько смыл в унитаз.

Димка молниеносно спрыгнул с подоконника и подлетел ко мне. Кажись, снова сейчас на меня прыгнет! Хобушки-воробушки, а я как-то и не рассчитывал на спарринг в сортире... А кровати-то тут и нет! Придется на пол приятеля скинуть. Аккуратненько. Чтобы не повредить чего.

Но "Зубило", вопреки моим опасениям, и не собирался выяснять отношения на кулаках. Помолчал, а потом, видать, вспомнив свой проигрыш в недавней стычке, снова устроился на подоконнике умывальника, зябко поежился и обхватил себя за плечи. Выглядел мой недавний оппонент довольно жалко. Ну прям "обнять и плакать", как любила говаривать в таких случаях моя бабушка.

— Может, и поехал... — сказал он и почесал коротко стриженную макушку. — Да только, Андрюх, мне уже фиолетово. А вообще, мне кажется, это вы тут все поехали. Все тут... не так, как у людей.

Я мысленно усмехнулся.

Та-ак-с. Ну, кажись, диагноз ясен.

Очередной "нетакусик". За два года в училище я таких "нетакусиков" немало повидал.

Советские школьники-подростки, насмотревшись парадов и начитавшись книжек о пионерах-героях, шли в военное училище. А малина, которую они себе представляли в подростковых фантазиях, оказывалась на поверку не такой уж и малиной. И пока одни, просыпаясь в казарме, радовались каждому дню и жутко боялись отчисления, другие, психанув после первой двойки или наряда, писали рапорты.

А еще хорошо помню, как, забрав документы, несостоявшиеся вояки уже через пару дней снова обивали пороги училища и умоляли взять их обратно. Но, как говорится, поезд ушел. Просьба