Ушедшие в никуда - Марина Лазарева

размышлял над преемственностью престола малик-хазар. Оторвавшись от мимолетных мыслей, он прочел: – Вениамин»…

Над миром воспарила тишина. Безлунная ночь правила бал. Над дворцом, словно перламутровые пуговицы, пришитые к черному бархату неба, висели звезды. Поразмыслив над родовыми книгами, малик-хазар взялся за перо. Мелкой вязью, слева направо, не соединяя буквы, по правилам хазарского письма, что пришло к ним в древности от греков, Вениамин писал. Писал для тех, кто будет жить после. Сегодня хотелось ему рассказать о великом его предке. О его величии и могуществе. Он обмакнул перо в чернила:

«Обадий был человек праведный и справедливый. Он поправил царство и укрепил веру согласно закону и правилу. Он выстроил дома собрания[32] и дома ученых[33] и собрал множество мудрецов израильских, дав им много серебра и золота, и они объяснили ему двадцать четыре книги[34], Мишну, Талмуд и весь порядок молитв, принятых у хазаров».

Поправив царство, Обадий взял в руки и власть. Иными словами, он был тем, кто низверг власть каганов древней династии Ашина, принадлежащую им по праву, до роли солнцеподобной марионетки, которой управляли, словно дергали за ниточки, правители династии Обадия. Именно поэтому Микаэль, предававшийся в эту ночь любовной страсти, и вел затворническое существование. Он был надежно спрятан от глаз людских под видом недосягаемости солнцеликого божества.

Утомленный холодными объятиями безжизненной ночи, не желая делить с ней одиночество, Вениамин приказал полусонному прислужнику пригласить к нему Ибрагима. По заспанному виду своего приближенного малик-хазар понял, что тот совсем не разделял его желаний предаться неспешной полуночной беседе, напротив, Ибрагим с большим удовольствием погрузился бы сейчас в то состояние необходимого ночного, окутанного сладкими сновидениями покоя, которое готовит человека к рождению нового дня. Что ж, дружба с малик-хазаром обязывала соблюдать определенные условности, отбирая право на некоторые личные желания Ибрагима. Вениамин предложил ему партию в шатранг. Все еще борясь с дурманящими разум колдовскими чарами ночи, Ибрагим попросил принести ему чего-нибудь бодрящего.

– Чувствую, ты не разделяешь моих желаний, – усмехнулся Вениамин.

– Тем проще тебе будет обыграть меня, мой господин, – натужно улыбнулся Ибрагим, расставляя фигуры на аштападе, – ведь сонную муху легче убить. Впрочем, это касается не только меня. Те немногие племена, что еще находятся под властью твоей руки, пока тоже спят, но настанет срок, и они поднимут голову.

Ибрагим знал, что волновало его повелителя и о чем тот желал говорить, коротая эту бесконечно долгую ночь. Впрочем, малик-хазар был ослеплен вчерашним величием его страны, и это мешало ему трезво смотреть на происходящее вокруг него. Границы Хазарии сузились. На востоке земли соседних гузов достигали Итили. На севере булгары лишь формально значились под властью Хазарии. Из славянских племен только вятичи остались хазарскими данниками, а все остальные давно ходили под Русью. Хазария переживала не лучшие времена. Особенно волновали Вениамина гузы. С одной стороны, они входили в состав хазарского войска наемных арсиев, с другой – у них был прочный союз с Русью. Именно это и роднило их друг с другом. Сейчас, на клеточном поле аштапады, Вениамину и его приближенному незначительные и многочисленные падати представлялись гузами, непобедимый фарзин обрисовывался Русью, а мощный хасти – Халифатом.

Ибрагим снял с аштапады рахта[35] соперника. Непредсказуемо, лицо малик-хазара сделалось багровым от плохо скрываемого гнева. Размахнувшись наотмашь, он сбросил с аштапады игровые фигуры:

– Ненадежная Булгария, гузы, Византия, русы!.. Вот что бы я с ними сделал!!! – Вениамин сгреб в охапку рассыпавшиеся фигуры, с силой раздавливая их друг о друга. Лишь фарзин, чудом устоявший в молниеносной буре страстей малик-хазара, прочно стоял на многоклеточном поле аштапады. И вновь фарзин напомнил правителю Хазарии молодую, крепнущую Русь, которая с нескрываемым интересом смотрела на хазарские земли. Ни для кого не было секретом, что гузы со своими продвинутыми до Итили границами очень были нужны Руси. Вениамина не столько волновало государство Саманидов, его мусульманские нападки давно никого не страшили, сколько Византия, расширившая свои границы до хазарских. И у Руси с Византией был прочный союз. Русь… И снова Русь… С ней Вениамину уже нельзя было не считаться! Одно за другим славянские племена, что платили хазарам дань, присоединялись к неукротимо крепнущей Руси.

Конечно, все это беспокоило и Ибрагима, но он, как и Вениамин, свято верил в незыблемое величие своей страны. Дани и пошлины, собираемые с товаров и иноземных купцов, несметными россыпями оседали в казне, помогая народу Хазарии и самому беку Вениамину жить безбедно. Внешнее благополучие ослепляло, не допуская мысли о начале упадка великой державы. На доходы от пошлин малик-хазар содержал хорошо вооруженное войско. И на руку было ему, что его вассальные государства не имели армий. Это позволяло держать их в своей власти.

После внезапной молниеносной бури правителя, сон Ибрагима прошел в одночасье. За пиалой терпкого зеленого чая малик-хазар постепенно успокоился.

– Кстати, – внезапно оживился Вениамин, – надо бы послать тудуна[36] в Крымскую Готию, да еще раз напомнить, что в случае надобности они обязаны оказать нам военную помощь. А коль будут противиться!.. У их правителя, запамятовал, как звать-то его, сын царевич. Привезешь его сюда. Пусть поживет у меня во дворце, залогом. Глядишь, покорнее будут…

Ночь близилась к концу. На персидском ковре разбросанные в разные стороны валялись фигуры незавершенной партии игры в шатранг. Властная рука правителя, сбросившая их с аштапады, словно сбросила со счетов могущество его врагов, не задумываясь над тем, что все в этом мире, в том числе и прочное основание его трона, всего лишь иллюзия…

XXXI

Стареющая ночь теряла свое величие. Бархат неба постепенно выцветал, становясь скорее темно-серым, нежели иссиня-черным. Звезды блекли. Тишина предрассветного утра покрыла землю. Ни малейшего движения воздуха, ни шелеста листвы, ни пенья цикад. Ни звука… Затаив дыхание, природа замерла в ожидании рождения нового дня.

Хрупкая девичья фигурка под темной накидкой, стараясь остаться незаметной, осторожно пробиралась по улице вдоль спящих городских юрт. Словно пришедшая из другого мира, находясь во власти сладкого пьянящего дурмана проведенной ночи, Амина шла домой. Все вокруг казалось ей каким-то воздушным, иллюзорным. Ее душа, раздваивалась сейчас между действительностью и нереальностью, большей частью своей пребывая во дворце с Микаэлем, частью, находясь в блаженной гармонии с собой, воспарила к Небесам, оставив на земле ничтожную толику своего