Остров на Птичьей улице - Ури Орлев

сумасшедшая, которая безостановочно убирает в своей квартире. Потому что из нервной дамочки она превращалась в нарядную даму с подведёнными глазами и накрашенными губами. Она уходила куда-то и возвращалась только утром. Это было странно.

Примерно через месяц с начала моих наблюдений в доме появились новые жильцы. Они приехали с большой телегой и затащили все вещи в дом. Они всё время показывали пальцами в сторону гетто и что-то возмущённо говорили. Может быть, о том, что вот, в двух шагах стоят пустые здания, а им приходится тесниться в переполненном жильцами доме. Я знал, что придёт день, когда сюда, на нашу улицу, пустят поляков. Я с ужасом ждал этого дня. Что я буду делать, когда он наступит? Но, покуда немцы продолжали собирать по квартирам вещи и отправлять их в Германию, об этом можно было не беспокоиться.

Новых жильцов было шестеро: трое здоровенных детин, один старик и две женщины – пожилая и молодая. Я подумал, что это братья, сестра и их родители. Они определённо были бандитами. Семейка мародёров. Я видел, как они перелезают по ночам через стену. Сначала они шептались внизу, потом ставили лестницу и перебирались в гетто. Полицай, живший в доме, прекрасно обо всём знал, но молчал как рыба. Может быть, они ему заплатили. В гетто они ходили по ближним и дальним домам. Тащили всё подряд. Потом перебрасывали собранное через стену и перелезали сами. Как-то раз, уже на польской стороне, они напоролись на немцев. Те открыли стрельбу. Один детина упал и лежал совершенно неподвижно. Второй ухватил его и поволок к воротам.

Мне было совсем их не жалко. Один раз я видел, как кто-то из них поднял руку на собственную мать. Это было на входе в продуктовую лавку. Там стояли старик и двое братьев. Когда первый брат ударил мать, старик закричал на него. Но второй не стал вмешиваться. А ещё я видел, как в один из вечеров, ещё до комендантского часа, они поймали какого-то человека и принялись бить его втроём. Кто-то из них вдруг выхватил нож, и всё бы могло очень плохо кончиться, но, к счастью, мимо ехала патрульная машина. И они оставили его и убежали. Не домой, а просто спрятались где-то.

А тогда они потащили подстреленного брата к доктору. Доктора и его жену я уже давно знал. Они жили в квартире под девочкой. Я часто наблюдал за ними в бинокль. У них была приёмная комната. Доктор всегда гладил детей по головам и каждого угощал конфетой. Как добрый доктор из детских книжек. Так вот, своего раненого брата бандиты поволокли именно к нему. Мне было ничего не видно из-за светомаскировки. На следующий день я увидел мать этих четверых, она плакала в кабинете у доктора, а он что-то ей говорил и пояснял жестами. Он показывал в сторону гетто и стучал себя ладонью по лбу. Будто говорил: «Глупцы, что они творят? Подвергают себя смертельной опасности из-за тряпок и старого барахла». Женщина тоже что-то ему говорила. Сквозь слёзы. Она прижимала руки к сердцу, я не мог понять, что она говорит. Продажа еврейского имущества была неплохим заработком на польской стороне. И, наверное, даже лучше, если эти вещи продадут здесь, вместо того чтобы их отправили в Германию.

И я видел ещё кое-что. По ночам во время комендантского часа – иногда совсем поздно, иногда под утро – к воротам того дома, где жил доктор, подкрадывались какие-то люди. Я не знаю, происходило ли это каждую ночь. В такое позднее время я редко не спал. Хотя и бывало, что проснусь от страшного сна и потом не могу заснуть до самого утра. В общем, не думаю, что это были плохие люди. Думаю, это были не преступники, а партизаны, люди из подполья. Так мне казалось. Они легонько стучали в ворота явно условным стуком, и ворота тут же открывались. Там всегда кто-то дежурил – либо сам дворник, либо его помощник, либо его старшая дочь. Они никого не пускали сразу. Сначала переговаривались о чём-то шёпотом с пришедшими и только после этого открывали калитку. Я пару раз видел, как они смазывают петли на воротах маслом, чтобы не скрипели. А один раз, когда дворник не хотел открывать калитку, потому что стук был неправильный, я услышал, как пришедший сказал:

– К доктору, мил человек.

И тогда дворник дал ему войти. Я почему-то запомнил эту фразу. Она прямо отпечаталась у меня в памяти.

Как-то раз те люди привезли человека на телеге. Явились прямо средь бела дня. Вообще-то было незаметно, что в телеге кто-то есть. Сверху всё было завалено мешками. Но я видел, как они раздвинули мешки и аккуратно извлекли из-под них человека. Положили его на носилки и быстро занесли в дом. Но сначала, конечно, проверили, нет ли на улице чужаков. Там был только этот мерзкий приставучий мальчишка, который всех изводил. Но их почему-то не смутило, что он там вертелся.

Если я хотел узнать, который сейчас час, я заглядывал через бинокль в квартиру сумасшедшей. У неё были большие часы с маятником. Правда, они не всегда ходили. Но если она не забывала подтянуть гири, то я мог ориентироваться по звуку их боя, даже не глядя на циферблат: они били каждые пятнадцать минут.

Мне было видно всякое такое, чего я в прежней жизни, когда сам бегал по этой улице, никогда не замечал. Например, одного старичка, который незаметно таскал у зеленщика овощи и фрукты. Одного мальчика, который всегда пи́сал рядом с дверью в аптеку сразу после того, как аптекарь всё закрывал и шёл домой. Я наблюдал за листвой деревьев: когда я поселился здесь, листья были ещё зелёными, но потом постепенно пожелтели и начали опадать. Осенний ветер носил и разбрасывал их по тротуарам и мостовой. И дворники ругались каждое утро на чём свет стоит, потому что из-за этих листьев у них здорово прибавилось работы. Вот я бы на их месте оставил эти листья в покое: пусть себе летают. Они были похожи на больших бабочек – красные, жёлтые, оранжевые – и очень украшали улицу. С каждым днём становилось всё холоднее. Но я не беспокоился. У меня была тёплая одежда и пуховые одеяла. Я мог зажечь примус и погреть руки над огнём. В дневное время можно было не бояться, что кто-то заметит огонь, даже когда я оставлял вентиляционные отверстия открытыми.

Больше всего я любил лежать в своём укрытии в дождливые дни или во время грозы. В такие дни мой шкаф становился