Остров на Птичьей улице - Ури Орлев

и раскрошенной штукатурке. Раз или два кто-то упал. Один из немцев снова выстрелил, но теперь уже никто не закричал. Детский плач тоже прекратился. И вот все они ушли. Я ещё какое-то время слышал голоса от ворот и с улицы, потом ещё крики, когда всем приказали построиться по трое, так же как и нам в тот день… Потом они зашагали. Звук шагов удалялся, становился тише. Снова раздались выстрелы. Затем я услышал, как завели мотор машины и она уехала.

Полуденное солнце стояло над развалинами. Середина дня. Я тихонько залез в свой шкаф и не выходил из него до самого вечера. Мне было странно думать о том, что всё это время вместе со мной здесь скрывались люди, много людей, но при этом мы даже не подозревали о существовании друг друга.

Я взял с собой фонарик и пистолет. Так просто я им не сдамся! Мне это было кристально ясно. Я скинул лестницу и спустился вниз. Вдоль всего пути от подвалов до ворот на земле валялись какие-то вещи и тряпки. Я не стал их трогать. Они могут вернуться и заметить, что кто-то здесь побывал. Я вошёл через широкий проход, который был теперь на месте узкого лаза. Где-то посередине между входом и концом коридора в земле была огромная дыра. Я посветил фонариком внутрь. Внизу находилось большое, вытянутое в длину помещение с низким потолком, как в бомбоубежище. Может, оно и правда раньше служило бомбоубежищем… Хотя вряд ли. Скорее всего, во время бомбёжек жители прятались в подвалах. Деревянные ступеньки вели снизу к тому месту, где зияла теперь дыра, пробитая немцами и их пособниками. Откуда немцы с такой точностью знали, где находится вход в бункер? Почему не взорвали пол в подвале в каком-нибудь другом месте?

Я спустился в бункер. Всё здесь было перевёрнуто вверх дном. Вдоль стен стояли незастеленные многоэтажные кровати, в центре – столы. На одном из них были разбросаны игральные карты. На другом – перевёрнутая шахматная доска. Ещё там была металлическая стойка с несколькими примусами для готовки. Полка с кастрюлями и сковородками. Недолго думая, я начал есть. Варёную картошку, рис, варёную морковку. Я так давно не ел овощей. На одной из сковородок осталась яичница. Не очень вкусная, по правде говоря. Мне был знаком этот вкус, вкус яиц, которые хранят в соли. В дальнем углу я обнаружил настоящий продуктовый склад. Я не сомневался ни секунды, что немцы вернутся, чтобы вынести из этого бункера всё, что здесь есть. Поэтому я решил не откладывать дело в долгий ящик и принялся переносить продукты к себе. Я не мог таскать полные мешки – слишком тяжело. Поэтому я просто выкидывал часть содержимого на землю и брал столько, сколько мог унести за раз. Два мешка картошки. Два мешка сухарей. Мешок риса, хотя я и не верил, что сумею приготовить его у себя наверху. Ещё я взял примус, кастрюлю и сковородку. Подумал и решил взять канистру керосина. Я попробовал поднять одну, но она была очень тяжёлая. Я нашёл канистру, которая была наполовину пустой, – её я мог поднять. Тогда я вылил половину из ещё одной полной и забрал себе две полканистры. В моём шкафу уже не было места, он был набит вещами и продуктами. Я ещё как-то помещался внутри, но двигаться там почти не мог. Мне нужно было срочно придумать способ забраться на верхний пол! Жаль, что я не мог сделать ещё одну верёвочную лестницу. Вернее, сделать-то я её мог – верёвок и деревянных брусков у меня было предостаточно. Но мне не за что было зацепить верёвку, которой я смог бы подтягивать лестницу и прятать её на верхнем полу. Я вспомнил про железную приставную лестницу и подумал, что было бы неплохо притащить её сюда. Но мне не очень-то хотелось рисковать и уходить так далеко от своего убежища. В домах по соседству последнее время постоянно крутятся какие-то люди. Глупо рассчитывать на то, что в следующий раз я наткнусь на такого же доброго человека, как пан Болек.

Я выучил его адрес наизусть и повторял его каждый вечер перед сном, как христианские дети повторяют молитву.

Под конец я утащил к себе большую кастрюлю с солью, в которой хранились яйца. Всё лучше, чем ничего. Ещё я нашёл в бункере мешок морковки. Некоторые морковины сгнили, но я отобрал себе те, что были в порядке. В морковке хорошо то, что её не обязательно готовить, можно есть и сырой. И, кстати, она улучшает зрение и помогает видеть ночью. Так мама говорила.

Перед тем как выйти из бункера, я сходил в туалет. Посидел на унитазе. Спустил воду. Почувствовал себя настоящим королём! Ведь мне всё это время приходилось совершать вылазки в соседний дом и справлять там нужду, можно сказать, с опасностью для жизни. А потом ещё всё прятать и маскировать, чтобы мародёры и доносчики ничего не заметили и не заподозрили, что тут кто-то недавно поселился и живёт. Выйдя из туалета, я ещё раз осмотрел весь бункер. Накидал каких-то вещей поверх картошки и риса, которые высыпал из мешков, и поверх того места, где вылил из канистры керосин. Я подумал, что так это будет выглядеть более натурально. Как будто здесь уже успели побывать мародёры. А потом… потом я просто не смог справиться с собой и, прихватив полотенце и мыло, пошёл в душ. В это трудно поверить, но вода была горячей! Я стоял под душем, пока из него не потекла холодная вода. У этих людей в бункере был жестяной бак, а под ним стояла капельная керосиновая горелка. Такая же была у нас дома. Если немцы не уничтожат это место сразу, то, может быть, я смогу принять тут душ разочек или два. Не больше – не стоит испытывать судьбу.

Раньше я терпеть не мог мыться. У нас с мамой каждый раз были бои из-за мытья и купания. Но как же мне сейчас было приятно!

После душа я взял коробку с баночками повидла, добавил в неё пару баночек с жиром, положил коробку в мешок, а мешок привязал к поясу. Теперь я мог поднять всё это наверх. К этому времени уже совсем стемнело, и я делал всё в полной темноте. Но я уже знал дорогу от бункера до лестницы с закрытыми глазами. Я отыскал внизу несколько пачек кускового сахара и даже немного шоколада. Ещё я нашёл маленький театральный бинокль и детские книжки. Только рыбные консервы мне найти не удалось,