Записки русского бедуина - Дмитрий Панченко

Вчера я пересек границу на воздушном шаре, и я совершенно счастлив — не потому, что никто не попросил меня предъявить паспорт и въездную визу, а потому, что полет на воздушном шаре — это совершенно изумительно.

Сам воздушный шар вы, несомненно, хорошо себе представляете. Он сделан из очень легкой шелковистой ткани, которая хорошо сматывается, так что шар вместе с корзиной можно поместить в автомобильный прицеп. Когда на небольшом лугу посреди леса он начинает на ваших глазах расти, то оказывается высотой с четырех- или пятиэтажный дом. Наш шар был красным, с швейцарским флагом и рекламной надписью «Хонда». Он был очень красив, но задирать голову во время полета не хотелось. Ведь шар, помимо потоков воздуха, приводится в движение периодическими вспышками питаемого газом огня, отчего вы чувствуете себя словно в парикмахерской, где вам хотят как можно быстрее высушить голову не в меру разогретым феном. Что же, в следующий раз я запасусь пиратской косынкой, тюрбаном или ермолкой.

Я тщетно пытался разгадать, где находятся счастливые участники полета, когда с балкона дома на Райхенау наводил на шары подзорную трубу. Действительность оказалась проста. Участники полета находятся в корзине. Самой обыкновенной плетеной корзине, которая была мне по пояс или чуть выше. Если кто хочет выпрыгнуть — пожалуйста, никаких затруднений. Плетение, очевидно, скрывает какие-то металлические конструкции; во всяком случае, корзина выдерживает шесть газовых баллонов, двух пилотов и трех-четырех пассажиров. Всемером было бы тесно. Нас было пятеро: Карл Ланг (хозяин магазина «Хонда», мощный человек), Рольф Ауэр (второй пилот), Дорис (бой-кая женщина лет пятидесяти пяти со швейцарских берегов Рей-на, она привыкла гонять с мужем на мотоциклах — таким все нипочем), Криста (жизнерадостная немецкая альпинистка) и подозрительный русский (как, с точки зрения блюстителей швейцарско-немецкой границы, меня охарактеризовала Дорис).

Еще когда мы сидели в помещении магазина, — а до лужайки было ехать с полчаса, — г-н Ланг спросил меня, не страшно ли мне лететь. Я удивился: а для чего я столько раз говорил с ним по телефону? Я так хотел полететь, что ни разу не задал себе вопрос, как я насчет высоты. А насчет высоты я так, что после приключений в крымских горах никогда по доброй воле не выйду на балкон девятого, а то и пятого этажа. В самолете я, правда, чувствую себя превосходно, но это другое.

Когда корзина оторвалась от земли и плавно, но вполне решительно стала подниматься все выше и очень быстро оказалась над лесом, я поймал себя на неожиданной мысли: и вот так я буду мучаться два часа? Мне было страшно. Но пилоты пришли на помощь: глядите только вперед, никогда — вниз; не хочу ли я шампанского? Вон там въезд и выезд из туннеля, а вот такой- то замок (отрываю руки от поручня, фотографирую), а вот остров Райхенау (конечно, — мужественно отвечаю я, — я вон там живу, совсем рядом со Святым Георгием). Перешли на ты. Над гладью Боденского озера откупорили шампанское. Оно оказалось столь отменным, что страх улетучился, и вторая половина полета была сплошным восторгом.

Самым восхитительным оказались даже не Альпы и Рейн. Дело в том, что во второй половине октября эти края отданы во власть туманов. Примерно до часу дня вообще ничего не видно, но и после того все покрыто тонкой пеленой. Пока мы летели вдоль Рейна, воздух был не таким прозрачным, как хотелось бы, но в остальном погода была безупречной. Мы летели из Швейцарии в Германию над Боденским озером, со скоростью 25–40 км в час, примерно от четырех до шести часов вечера. На немецкой холмистой стороне, покрытой полями, лугами, островками леса и небольшими поселениями, уже не было никакой пелены, к тому же мы снизились. Сначала маленькие самолеты кружили под нами, а теперь мы летели на небольшой высоте. И вот именно эта часть полета мне показалась волшебной. Скорость, высота, мягкий свет клонящегося к закату дня как нельзя лучше подходили к тому, чтобы любоваться неторопливо меняющимися пейзажами, высматривать всадников или одиноко пасущихся лошадей, косуль, мечущихся по полям и сверху похожих на зайцев, кошек, вышедших в поля поохотиться на мышей; чтобы наблюдать за жизнью отдаленной фермы с ее гусями и курами, старушкой, их кормящей, и юным кошачьим (или собачьим?) существом, их азартно пугающим. Когда мы снизились над одной из деревень (дома все каменные и даже солидные — но все равно деревня), высыпала детвора, человек пять или шесть мальчишек и девчонок. Они возбужденно бегали за нами по полям, а Карл Ланг кидал им в подарок швейцарские игрушки. Наконец мы — увы! — приземлились.

За два часа мы, понятно, сдружились. Пилоты повезли нас на ужин в швабский ресторанчик. К нам присоединился водитель машины, приехавший за нами и шаром из Швейцарии. Чтобы устроиться целой компанией, нам пришлось сдвинуть столы, за одним из которых уже ужинал приветливый седовласый господин. Я оказался, можно сказать, за его столом и, любопытствуя, что это за славное место, где мы очутились, беззаботно спросил его: «А где мы?» Он удивился: «Баден-Вюртемберг, Оберзиккинген». И, усмехнувшись, прибавил: «А вы что, с неба свалились?» Можете себе представить, как он был удивлен, обнаружив, что попал в точку!

Прощаясь со своими новыми друзьями, я заявил им, что если в эти края вернусь, то непременно полечу с ними снова.

Одно еще только впечатление. Когда мы летели над озером, на большой высоте, то было несколько моментов, когда не вырывался с шумом огонь, пилоты не связывались ни с кем по рации, никто не делился впечатлениями, то есть когда было тихо: тогда было абсолютно тихо! Я впервые «слышал» такую тишину. На такой высоте (метров семьсот) это было отчасти пугающим, но более того — завораживающим.

ВСЕ-ТАКИ СЕВЕР

Я хочу наконец признаться в любви к Северу. Сколько лет я уговаривал себя, что Юг лучше! Там светит солнце, там веселые люди, там жизнь бьет ключом. Все это и вправду чудесно. Но когда после полутора лет жизни на Райхенау, по дороге домой, серым осенним днем я оказался на обращенной к Швеции оконечности Дании и увидел море, я узнал его — наше, северное, и, как одержимый, залепетал: «Море! Море!»

Через полчаса я был в Швеции, которая тогда была для меня незнакомой страной, но где я очень быстро почувствовал себя как дома. Конечно, это чувство не лишено обманчивости. Прилетев впервые в Аэропорт Кеннеди, я ощущал себя дома на американской земле с той самой минуты, как рослый негр вернул мне мой паспорт. Ведь что такое «дома»? Это где вы рассчитываете на доброжелательное и уважительное к себе отношение и не ждете никаких подвохов. Но все же то чувство, с которым я ехал по Швеции, было совершенно особым. Честно сказать, я не знаю, что такого особенно хорошего в Швеции, но с тех пор эта страна мне бесконечно мила, я готов по ней ездить сколько угодно. Да и проехал ее всю — и вдоль и поперек. Я знаю и юг, который, казалось бы, неотличим от Средней Европы, и самый дальний север с его инопланетным пейзажем. Я был на берегах обоих огромных озер, Венерн и Веттерн, видел живописные шхеры — как бы скромные фьорды Ботнического залива, заезжал на загадочные поля для гольфа, провожал взглядом лосей на лесных дорогах, любовался водопадами, спускался на плотах, видел сотни сельских домов, совсем не отличающихся цветовым разнообразием или богатством архитектурных решений и тем не менее никогда не надоедающих, которым очень идет украшение в виде национального шведского флага. Стокгольм пленил меня сразу, и особенно после шести дней, однажды проведенных там в августе. Я видел Гетеборг, где много воды, трамваев и пестрой публики, и Упсалу с ее величественным местом упокоения великих людей, и Лунд с его достойнейшим готическим собором и университетским кампусом, напоминающим британо-американские. Я удивлялся пальмам в Треллеборге, гулял летним вечером по Истаду и холодным осенним утром по Оскарсхамну, жил неделю в небольшом северном городе Умео. И всякий раз у меня оставалось трудноизъяснимое чрезвычайно приятное впечатление от этой страны.

Я бы сказал, если б верил таким заявлениям, что Швеции присущ разумный жизненный ритм. В шведских кафе где надо — оживленно, где надо — тихо. Так же и в магазинах. В Европе повсюду приятно остановиться у заправки, но в Швеции особенно. В придорожных ресторанчиках хорошо готовят, и вы понимаете там, насколько любезность и расторопность приятней услужливости.

А впрочем, почему бы жизненному ритму в Швеции не быть разумным? Одни народы живут преимущественно для себя, другие — преимущественно для начальства. Шведы явно принадлежат к числу первых. Зачем же им делать свою жизнь нелепой?

Глядя из Южной Германии, Севером предстает все побережье Балтийского моря, Гамбург и Любек — точно так же, как Хельсинки и Петербург. Внутри этого единства следует все же обособить две части — остзейскую и собственно север. Пляжи близ Ростока, в сущности, неотличимы от пляжей Прибалтики, и все они обращены к открытому морю. Берега Ботнического залива часто заболочены, песчаные пляжи редки и не слишком широки. Во многих местах глубокие бухты и множество крошечных островков. Сходная картина на северной стороне Финского залива. Глубокие бухты попадаются и к югу от Стокгольма, укрепленные на северный лад благородной скальной породой. Невская губа расположилась где-то посередине. За Нарвой начинается остзейская Балтика, у Приморска и Выборга — северная.