Белое с кровью - Кристина Робер

предстоит определиться, кто для тебя хороший. И вот когда выберешь, действительно выберешь, назад пути не будет.

– И как это понять? – шепотом спросила Ника.

– Просто признайся себе, что для тебя норма. А потом найди тех, кто поступает так же. На это у тебя хватит смелости?

В другой раз Ника бы оскорбилась, ведь никто и никогда не называл ее трусихой, но в тот момент она всерьез обдумывала слова Нукко. Она и половины не поняла, но смысл крутился совсем рядом, вот-вот поймает…

– Миккая этого тебе не скажет. Самое ужасное в выборе то, что вся твоя мнимая мораль летит к черту. Ты лишь знаешь, что должна делать и кого защищать, и больше не брезгуешь никакими средствами. И в то же время кто-то по другую сторону боя делает то же самое, только для своих. И вот главный вопрос: плохой он или хороший?

В эпитетах жизни Ника и Нукко были похожи: они с рождения видели себя на поле боя, хоть и в разных декорациях. Ника всю жизнь боролась за любовь матери, строила защиту вокруг воспоминаний, училась выживать без родителей, самостоятельно изучала мир, в который никто ее не провел, и научилась жить с этой сомнительной серой моралью, защищала убийцу, выбрала его не здравым смыслом, а сердцем, как того, кто понимает ее, потому что знает, каково быть таким, – так же, как и Мари, воевавшая за брата с самим Богом, так же, как и Николас, пожертвовавший дочерью ради блага terra.

Слова Нукко звучали высокопарно, намекая на выбор какой-то там великой цели, в причастности к которой Ника очень сомневалась. Потому что ведьмак прав: она – дочь оклуса, лишь это неизменно, а в остальном просто ищет свое место в жизни; и не имеет значения, кто и кем считает ее и чего от нее ждет.

– А сам-то ты выбрал сторону?

– За тысячу лет? – усмехнулся он. – Хотелось бы верить.

– И какую же? По-тихому отсиживаться в Морабате и измываться над наследницами Стамерфильда?

– Ты не наследница, Николина. Запомни это.

– Почему? Эй… Ты здесь? Почему я не наследница?

Так и проходили их встречи: Нукко что-то говорил, а затем замолкал, порой на часы, позволяя Нике обрушить на себя шквал вопросов, злиться на отсутствие ответов, выдохнуться и обдумать услышанное. А потом приходила Фрея – единственная ведьма, которая была добра к ней. Она всегда брала ее за руку и уводила в лагерь, прямо к шатру. Фрея говорила о многом, но чаще всего о материнстве. О том, как наконец забеременела и что этот ребенок – ее последняя надежда оставить потомство. Что раньше ей не удавалось выносить дитя, и каждая смерть забирала одну из дарованных аликуатам жизней. И если в этот раз природа вновь послала ей мертвого ребенка, она тоже умрет.

– Пока ребенок не рожден, мы отдаем ему душу как бы взаймы. Но если он умирает в утробе, наша душа, одолженная ребенку, питает его, помогает сохраниться до рождения, чтобы он попал в Полосу не… не уродливым. И когда-нибудь смог возродиться.

Жуть какая.

– Не понимаю, а как тогда справляются ведьмы, которые не аликуаты? Если у них одна жизнь и они тоже отдают ее в утробе? Или не отдают?

– Отдают, – печально подтверждала Фрея. – Просто у нас, аликуатов, больше шансов.

– Но подожди, а почему ребенок попадает в Полосу, если туда попадают только души убитых?

– Мы же отдаем свою жизнь, свою душу – отбираем у себя намеренно…

Потому что никто не заставляет вас рожать. Но Фрея, судя по всему, была мученицей, и раз уж природа по необъяснимым причинам не благоволила ведьмам в вопросах легкого зачатия, она, как одна из самых молодых, жила во имя будущего своего клана. В отличие от Асури, которая, как выяснилось, давно отказалась от материнства. И несмотря на злой нрав оной, ее позиция все равно удивила Нику: она-то думала, что все ведьмы повернуты на этой Полосе и что сохраниться там до второго пришествия – большое счастье. И тогда какая вообще разница для Асури, где ей плеваться ядом – в этом мире или среди тумана, – один черт, когда-нибудь воскреснет, а так хоть с ребенком, чтобы больше не жаловаться, что ведьмы вымирают, потому что кто-то наслал на них проклятие бесплодия. Но вслух Ника об этом никогда не заговаривала, конечно же.

Обычно после встреч с Нукко Фрея приходила сразу и уводила Нику, но однажды ведьма задержалась. Девушка, только учившаяся распознавать звуки вне своей головы, даже не сразу поняла, что та пришла. По наставлению Нукко Ника «слушала природу», чувствуя себя полной дурой, и вдруг где-то в стороне уловила голоса.

– Я чувствую, любимый, что дни мои сочтены, – страстно шептала Фрея. – Я лишь жалею, что не жила так, как всегда хотела.

– В Полосе или вне ее я найду тебя, ты знаешь, – шепот Нукко, всегда рассудительного и бесстрастного, был пронизан горечью.

– Но ты не веришь так, как верит Миккая. Ты осуждаешь ее план.

– До тех пор, пока дело не коснется тебя. Если Миккая права, если она верно разгадала пророчество Харуты…

– Надеюсь, она ошибается. Потому что… Нукко, любимый, я так устала. Жить с тобой рядом, но не вместе. Носить дитя, но так и не услышать его первый крик. Умирать, чувствовать боль и снова возвращаться к жизни. Не принуждай меня. Пожалуйста, отпусти меня… Я больше не хочу.

Сердце бешено колотилось, и Ника зажала уши руками, жалея, что из-за обостренного слепотой слуха она подслушала их разговор. Всегда печальная и добрая Фрея, прилежная ведьма, самая чистая и фанатично следовавшая долгу своего рода, умирала от чувства, которым не имела права насладиться, потому что так было заведено их природой. И что за пророчество Харуты? И почему Фрея и, оказывается, Нукко не поддерживают эту затею, если пророчество обещает возродить их всех к жизни?

Смирение – что же это за диковина такая?

– Эй, Харт-Вуд!

Ника в панике оглянулась. Вокруг – старая школьная площадка, усыпанная осенними листьями, турникеты с потрескавшейся краской и разбитые качели. Ника почувствовала объемный шарф, откуда-то появившийся на шее, и гладкую ручку кожаного портфеля в руке.

– Что…

– Харт-Вуд! – повторил звонкий голос.

Перед ней возникли две девочки – лет десяти, не больше, с такими же большими шарфами на плечах. Они точно знали ее, хотя Ника ни одну не помнила. Та, что была повыше, ускорила шаг.

– Что вам нужно? – в непонимании прошептала Ника. Вспышка огня слева – и она зажмурилась.

– Скажи своей мамочке, чтобы отстала от отца Изольды! – прошипела высокая, подходя ближе. У нее были длинный нос, обильно усыпанный веснушками, и светлые водянистые глаза.

– Я не знаю… не знаю… никакой Из… – Новая вспышка огня и рычание Джей Фо. Ника поморщилась.

Девчонка выбила из ее рук рюкзак и схватила за шарф.