Тайная тетрадь - Магомед Бисавалиев

увидят, необразованны, книг не читали. Хотя от кого они его защищают, мне непонятно. Алимасул Тинав и Алимасул Мухама моей матери дедушки братья, — добавил отец. — Всё же лучше оставь ты этих людей, не давай им пищу для сплетен…

Я понял, что что-то интересное упустил и вряд ли отца верну к этой теме. На следующий вечер из Чорода приехала тётя, главный рассказчик «Тайной тетради», приехала она навестить мою маму — та болела.

Местный фельдшер сделал маме успокаивающий укол, и она заснула. Свет пропал, за окном шёл проливной дождь, керосиновая лампа освещала наш ужин и собравшихся за столом. Отец пошёл к себе, и я получил возможность поговорить с тётей.

— Алимасул Мухама тоже был газияв. Мой покойный дед Абдурахим из Чорода был, оказывается, на его могиле в Цоре. От могилы шёл очень приятный запах, аромат свежих яблок. Говорят, так бывает, тела газиев не разлагаются в могилах. И хоронят их в чём умерли, без савана.

Я чувствовал, что беседа идёт не в том направлении, хотел узнать и навёл тётю на тему:

— Он в лесу от кого прятался?

Тётя оживилась. Поправила гормендо, прикрывавшее волосы, отодвинула стакан с чаем и начала:

— Покойный дедушка рассказывал. Алимасул Мухама несколько зим, оказывается, жил в лесу. Выбрал место на возвышенности, откуда видны все дороги, которые шли в его сторону. У высокой отвесной скалы нашёл пещеру, там и устроился, а чуть ниже, за густыми зарослями, в такой же пещере была берлога старого медведя. А перед скалой рос каштан, и на его ветвях свил себе гнездо гриф. Так и жили на этом крохотном клочке земли трое: человек, зверь и птица. Друг другу не мешали. Мухама наизусть знал повадки своих соседей, время выхода за добычей, время возвращения, сам старался жить в гармонии с природой, раз судьба уготовила ему такую участь. Если ел Мухама мясо, то кости бросал вниз, медведь выходил, обнюхивал их, подбирал и уносил к себе. Но сильно не любил огонь. Когда Мухама разводил костёр, зверь, учуяв дым, шумно ломая ветки, выбирался из берлоги и уходил в лес. Гриф же с большим любопытством наблюдал с высоты за странным новым соседом. Вот так шли дни, наступали ночи, все втроём ждали наступления весны. Однажды вечером, когда Мухама вернулся в свою пещеру, он не увидел в гнезде грифа. Прошло несколько часов, стемнело в лесу, а грифа всё не было. Мухаму это сильно обеспокоило, был нарушен привычный порядок вещей. Будто не вернулся к ночи кто-то очень близкий, чуть ли ни член семьи. Так и заснул Мухама, а в полночь шум разбудил его. Будто кто-то летел, но неровно, тяжело, задевая крыльями за верхушки деревьев, а потом тяжело упал вниз, путаясь в ветвях и ломая их. В темноте невозможно было ничего разобрать, и Мухама в нетерпении ждал, когда станет светать. Рассвет высветил пустое гнездо на великанском каштане. А у корней дерева Мухама нашёл грифа, пронзённого стрелой с клеймом мастера, который её выковал. Вытащив стрелу, он поднялся в свою пещеру, поглядел ещё раз на гнездо, что опустело навек. Его охватила глубокая печаль, и он запел: «Вот так в один день упаду и я, и неизвестно, что уготовила мне судьба, за каким поворотом меня ждёт смерть и из чьего лука будет выпущена стрела, что пронзит моё сердце».

Стрелу, что убила грифа, он решил сохранить в память о долгих серых днях, в память о силе и мощи, о размахе могучих крыльев, о полёте, который был прерван в один миг, и в память о себе, вынужденном скрываться от людей и жить среди диких скал, как дикий зверь.

Прошло несколько десятков лет. Алимасул Мухама вернулся к людям, вернулся в Джурмут и зажил размеренной спокойной жизнью. Изредка спускался в Цор, с большой осторожностью спускался, ибо там ходили люди, которые были с ним в кровной вражде. Однажды в местности Лъимсверуа (Водораздел) на границе с Цором он был в гостях у чабанов, они зарезали ягнёнка и ждали, пока мясо сварится. Среди чабанов был один незнакомый человек, он всё время смотрел на оружие Алимасул Мухамы. Через некоторое время гость обратился к Мухаме:

— Ты не дашь мне посмотреть стрелу, которая за твоим ремнём?

Алимасул Мухама с осторожностью вытащил стрелу, передал её гостю и замер, держа руку на сабле. Гость посмотрел на клеймо, медленно поднял глаза на Мухаму и спросил:

— Откуда это?

— Вытащил из груди подстреленного грифа…

— Где?

— В лесу, между Белоканами и Джурмутом…

Гость ухмыльнулся и сказал:

— Это моя стрела, вот мой мугьру (клеймо), — вытащил и показал точно такую же стрелу с клеймом. — Я эту стрелу пустил лет 30 назад в грифа, который сидел на мёртвой кобыле в местности дальше Диди Ширака в Гуржистане. Оттуда до границы Белоканов и Джурмута более 400 километров. Когда гриф улетел, я думал, что через метров 100 он упадёт, не упал и ушёл в облака и исчез из виду. Вот как она попала к тебе, оказывается, — сказал гость и вернул стрелу Мухаме…

Тут тётя перешла к рассказу о том, как мужественно Алимасул Мухама дрался с кяфирами и погиб как герой. А меня всё не отпускали картины цорского леса, одинокого апарага, грифа, медведя и окружающих их гор. Газават, войны, походы и всадники исчезли куда-то, когда рассказали о большом желании выжить птицы, зверя и человека.

Как мой отец потерял коней

Я никогда не прошу отца рассказать ту или иную историю для того, чтобы опубликовать. Да и он вряд ли будет рассказывать что-то для печати. Если попрошу, то возникнет неловкое положение: у нас как-то не принято так, чтобы отец с сыном говорил о своём творчестве. Он не подзывает меня, не делает никакого вступления — истории из прошлого возникают неожиданно, и слышу я от отца увлекательный монолог, который долго не покидает меня и в итоге оказывается на страницах моей «Тайной тетради».

У каждой семьи, наверное, свои традиции, у нас свои, а монологи отцов длятся уже многие годы, и рассказывают их потомки по случаю. Так и появились нижеприведённые истории о лошадях. Когда отец увидел картину места слияния рек Тлянадинка и Джурмут, пошло повествование. Преемственность в рассказах, передача былого сохраняется у нас. Сначала ты мальчик и голос отца слышишь редко, затем становишься юношей, мужчиной, и голос слышен всё громче. Ты всё это впитываешь и пропускаешь через себя — когда-нибудь будет и твой монолог о минувших днях, рассказах старины и жизни своей, которую ты провёл в этом бренном мире, если, конечно, будет