Отстойник - Дикий Носок
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На Катю самое тягостное впечатление произвела совсем юная девушка лет семнадцати в длинном, почти до середины икры, коричневом форменном платье и черном фартуке. Косы её были аккуратно заплетены, перевязаны черными лентами и уложены в «корзиночку». Дождавшись своей очереди, девушка вежливо сделала книксен и с робкой надеждой в голосе спросила: «Не случалось ли Вам, сударыня, бывать в Туле, в доме статского советника Камышевского?»
Катя могла лишь отрицательно покачать головой и сочувственно улыбнуться девушке. Та еще раз присела, расправив юбки, и, вежливо поблагодарив, отправилась восвояси. Катя долго провожала глазами её прямую спину. Страшно подумать, что случилось с семейством статского советника Камышевского после необъяснимого исчезновения старшей дочери – гимназистки Вареньки. Революция, гражданская война, репрессии, Вторая Мировая. Разве Катя могла объяснить ей все это? Потеря Вареньки – лишь песчинка в череде трагических происшествий, постигших семью. И только её мать – вдова статского советника Камышевского, а в конце жизни – рядовая работница чулочно-носочной фабрики, дожившая до старости, несмотря на все жизненные перипетии, вспоминала безвозвратно исчезнувшую незадолго до революции дочь.
Приходили и просто поглядеть. Женщины – на Русланчика, мужики – на Катю (все ж таки молодая и красивая). Это утомляло. Мама и сын чувствовали себя пандами в зоопарке, поглазеть на которых выстраивались целые очереди. Когда поток любопытствующих стал иссякать, они вздохнули с облегчением.
Мечтательная словоохотливость Вовчика периодически превращалась в поток воспоминаний на тему: «А вот у нас…» Найдя свежую аудиторию, надоевший аборигенам алкаш кружил вокруг лагеря и, улучив момент, подсаживался то к одному, то к другому, немедленно пускаясь в расспросы. Как бывшего советского интеллигента с широким кругозором, получившего высшее образование, вещи его интересовали самые разные.
«Марсоход по Марсу ползает? Американский? А почему не наш?» – по-детски искренне оскорблялся он. – «А что там БАМ, достроили? А у «Жигуленка», небось, уже несколько моделей новых?»
«А войны никакой нет? В Гондурасе там или на Кубе? Мы ж их защитить должны от американских империалистов. Ракетами то у нас, поди, все склады забиты?» – неожиданно серьезно закончил он.
«Что ты понимаешь в ракетах?» – уже не скрывая пренебрежения бросил Эдуард Петрович.
«Кое-чего понимаю, как-никак в МАИ учился,» – с гордостью ответил Вовчик.
Мужчинам оставалось только удивленно присвистнуть, такого поворота никто не ожидал: «А говорил – слесарь.»
«Так это потом было. Ханку жрать на что-то надо, да и тунеядничать никак нельзя, сразу участковый допекать начинал, вот и подался слесарить в ЖЭК. Так чего там с войной?»– вернулся к актуальной теме Вовчик.
«Да сколько хочешь. Везде воюют помаленьку: в Африке, в Азии, на Ближнем Востоке. Войны на любой вкус: с арабскими террористами, сомалийскими пиратами, американскими блюстителями демократии. Разве когда-то было иначе? И наши постреляли от души. Весь ассортимент ракет попробовали, наверное. Сделали рекламу на весь мир и нагребли военных контрактов.»
«Победили?»
«А то, само собой,» – успокоил Эдуард.
Вовчик удовлетворенно хмыкнул.
«А делили то чего?»
«Нефть, вестимо. Все войны из-за неё родимой.»
«Это то, чего здесь отчаянно не хватает. Хоть какой-то движухи. Пусть даже войны. А то дуреешь от скуки,» – вслух размышлял Андрей. – «Ерунду говорю, конечно. Только войны нам и не хватало.»
«Движухи хочешь? Сходи в горы. Туда,» – махнул в сторону рукой ханурик. – «Там весело бывает: гром гремит, все сверкает, прямо как салют на 9 Мая.»
«Погоди, ты о чем? Какие горы? Какой салют? Где?» – оторопели собравшиеся в кружок мужики.
«Говорю же, в горах. Там,» – вновь махнул грязной лапой с обгрызенными ногтями ханурик. – «Не каждый день, но иногда бывает.»
«Ты сам видел?»
«Видел,» – покладисто кивнул Вовчик. – «Шлялся там вслед за китайцами. Искал чем поживиться. Но после них ничего не остается. Загребают все, подчистую.»
«Стой,» – прервал его пространный монолог Андрей. – «Давай по делу. Что за гром и молнии? Где точно? Показать можешь?»
«Могу, конечно. Чего же не показать?»
«Ай да китаец, ай да сукин сын! Самого интересного он нам и не сказал,» – резюмировал Эдуард.
Гром и молнии.
Место найти было несложно. Высоченный холм, вершина которого терялась в неподвижно висящих облаках, была голой и какой-то бугристой. Обломки сизой травы, сухие и шуршащие, будто прошлогодний камыш, толстым слоем устилали подножие холма и склоны соседних. В остальном все было, как обычно: неподвижно и безмятежно, словно в стоячем болоте.
«Я вплотную то не подходил. Тут чего творилось – страсть: сверкало, крутило, грохотало, черная пыль столбом поднималась в небо, завиваясь волчком. И чего там особенного, на макушке этого холма?» – задумчиво задрал голову Вовчик. – «Но совсем недолго, минут пять, наверное. Потом небольшой перерыв и снова. Барахла навыкидывало целую кучу. Издалека было не разглядеть чего именно, но на вид вроде как обломки. Китайцы пособирали все до кусочка и уволокли. Может они что знают, чего мы не знаем?»
«А, может быть, они это и устроили?» – предположил Андрей.
«Не думаю,» – на редкость рассудительно ответил Вовчик. – «Оборудования никакого у них с собой не было, налегке пришли. И ждали долго, дня три, ничего не делая. Нет, сотворить это они не могли, а вот знать, что тут будет, скорее всего, знали. Откуда?»
«Да первый раз, небось, случайно наткнулись. А потом стали наблюдать,» – ответил Эдуард.
Перемены, произошедшие с алкашом за две недели пути сюда, были поразительны. Хмурый, сердитый, помятый, словно раздавленный собратьями помидор на самом дне ящика, еле переставляющий ноги и плетущийся в самом конце группы Вовчик упал, будто подкошенный через несколько часов дороги и долго не мог отдышаться. Придя в себя, он первым делом выудил из глубокого кармана свою единственную ценность – пол-литровую фляжку с самогоном и, дрожащими руками отвинтив крышку, только собирался глотнуть, как Никимчук ловким движением выбил фляжку и него из рук. Открыв рот в немом крике, Вовчик с ужасом наблюдал, как замызганная фляжка описала полукруг, выплескивая живительную влагу и упала на землю в нескольких шагах. Пыль моментально поглотила вытекшие остатки самогона, как наполнитель в кошачьем лотке, и окаменела. Окаменел и Вовчик.
«Я же теперь помру,» – ошеломленно прошептал он сухими губами.
«Не помрешь,» – сурово отрезал Иван Петрович. – «Наоборот, оклемаешься, пока дойдем.»
Алкаш и правда оклемался. Но далось ему это с таким трудом, что смотреть было больно. Сейчас Вовчик уже напоминал человека: рассудительного, сообразительного, дельного.
«Вишь, и на человека стал похож. Как вернемся, перебирайся к нам жить. Нечего тебе в трущобах гнить,» – предложил ему Никимчук, втайне любуясь на плоды своих трудов, и погрозил
