Эхо прошлого - Диана Гэблдон

и мы поняли, что это не обычный кашель. Я просила, чтобы Йен-младший приехал, если возможно.

— А! Мы, должно быть, уехали из Риджа прежде, чем письмо пришло, — расстроенно сказал Джейми. — А ты получила мое — я писал тебе в апреле, что мы приедем? Я отправил письмо из Нью-Берна.

— Если и так, я его не получила. Неудивительно, из-за блокады мы получаем из Америки едва ли половину того, к чему привыкли. Но если вы уехали из Риджа в прошлом марте, то долго же вы путешествовали.

— Немного дольше, чем я рассчитывал, — иронично согласился Джейми. — По пути кое-что случилось.

— Вижу. — Не колеблясь, она взяла его правую руку и с интересом принялась разглядывать шрам и близко сошедшиеся пальцы. Она посмотрела на меня, подняв бровь, и я кивнула.

— Он… он был ранен у Саратоги. Пришлось отрезать палец, — сказала я, ощущая странную потребность оправдаться.

— Отлично сработано. Сильно болит, Джейми? — спросила она, осторожно сгибая его пальцы.

— Только в холодную погоду, а так не беспокоит вообще.

— Виски! — выпрямившись, вдруг воскликнула Дженни. — Вы ведь промерзли насквозь, а я даже не подумала… Робби! Беги и достань особую бутылку с полки над котелками.

Долговязый мальчишка, который мялся с краю окружавшей Йена толпы, неохотно посмотрел на Дженни, но, уловив в ее глазах предостережение, тут же побежал выполнять приказ.

В комнате было жарко, почти как в тропиках: горел огонь в камине, люди говорили, смеялись и нагревали воздух теплом своих тел. Но каждый раз, когда я смотрела на Йена-старшего, сердце мое леденело.

Он сидел в кресле и улыбался, но усилие, которого ему это стоило, костлявые плечи и ввалившиеся глаза выдавали полное истощение.

Я поймала задумчивый, сомневающийся взгляд Дженни, но она тут же отвела глаза в сторону. Нужно поговорить с ней.

* * *

Они впервые спали в тепле, лежали, обессиленные, прижавшись друг к другу, и вокруг был Лаллиброх. Проснувшись, Джейми услышал ветер, который поднялся ночью и теперь жалобно выл под стрехами крыши.

В темноте Джейми сел на кровати, обнял руками колени и прислушался. Будет буря — он чуял снег в песне ветра.

Рядом спала, свернувшись, Клэр. Темное пятно ее волос выделялось на белизне подушки. Он прислушался к ее дыханию, благодаря за него Бога и вместе с тем ощущая вину за то, что Клэр дышала легко и тихо. Он весь вечер слушал кашель Йена, его затрудненное дыхание отпечаталось в памяти и стояло в ушах, когда он пошел спать. Вчера он отложил в сторону мысли о болезни Йена, но по пробуждении они снова вернулись к нему, тяжелые, словно камень на его сердце.

Клэр шевельнулась, почти перевернувшись на спину, и на него нахлынуло желание. Он колебался, не желая будить ее, болея душой за Йена и ощущая вину за то, что Йен утратил, а он по-прежнему имеет.

— Наверное, я чувствую себя так же, как ты, когда прошла через камни, — шепнул он тихонько, чтобы не будить Клэр. — Мир вроде бы на месте, но он не тот, что раньше.

Он был уверен, что она не проснется, но ее рука поднялась из простыней и зашарила в воздухе. Джейми взял ее, и Клэр вздохнула во сне, протяжно и тяжело, и потянула его к себе. Обняла и прижала к своей теплой, мягкой груди.

— Ты — мой мир, — шепнула она. Ее дыхание участилось, и ему стало легко и спокойно.

Глава 77

Memorarae[124]

Завтракали они на кухне, вдвоем — Йен-старший и Йен-младший. Отец проснулся от приступа кашля задолго до рассвета, а потом заснул так крепко, что мать не стала его будить, а сам Йен весь вечер охотился в холмах с братом и племянниками. На обратном пути они остановились передохнуть в доме у Китти, и Джейми-младший заявил, что нужно немного поесть и поспать, но Йеном овладело странное беспокойство, его почему-то тянуло вернуться домой.

Быть может, именно для того, чтобы увидеть, как отец трясет солонкой над кашей, — Йен наблюдал это все те пятнадцать лет, пока жил с семьей до отъезда в Америку. И с тех пор ни разу не вспоминал, но, когда снова увидал, ощутил себя так, будто никуда не уезжал, будто каждое утро сидел за тем же столом и смотрел, как отец ест кашу.

Им овладело странное желание запомнить этот миг, охватить взглядом и ощутить все до мельчайших подробностей — сглаженное дерево под локтями, пестревший пятнами разделочный стол из гранита, луч солнца на потрепанных шторах и на уголке рта отца, когда он жует колбасу.

Отец внезапно посмотрел на него, словно ощутив его взгляд, и сказал:

— Прогуляемся до болот? Хочу посмотреть, появились ли у оленей оленята.

Отец оказался на удивление вынослив. Они прошли несколько миль, говоря ни о чем — и вместе с тем обо всем. Йен знал, что они могут снова сблизиться и поговорить о нужном, — но боялся этого.

Наконец они остановились у дальней оконечности болота; отсюда виднелись сглаженные складки гор и маленькие озера, блестевшие, словно рыбки, под бледным полуденным солнцем. Помолившись, они напились из ручья какого-то святого — у запруды стоял каменный крест, — а затем сели рядом.

— В похожем месте я умер в первый раз, — вдруг сказал отец, проведя мокрой рукой по вспотевшему лицу. Он выглядел румяным и здоровым, пусть и худым. Йен-младший волновался, зная, что, несмотря на обманчивый внешний вид, отец умирает.

— Да? И когда это было?

— Во Франции, когда я лишился ноги. — Йен-старший равнодушно посмотрел на деревяшку, заменявшую ему ногу. — Вот я еще стою и стреляю из мушкета, а вот уже вдруг лежу на спине. Я даже не понял, что меня ранили. Хотя трудно не заметить, что в тебя попало шестифутовое металлическое ядро, а?

Отец усмехнулся, и Йен скрепя сердце улыбнулся ему в ответ.

— Трудно. Но ты же наверняка понял — что-то случилось.

— Еще бы. Миг-другой спустя я сообразил, что меня подстрелили. Но мне ничуть не было больно.

— Это хорошо, — бодро сказал Йен-младший.

— Я решил, что умираю, понимаешь? — Глаза отца смотрели на Йена — и вместе с тем сквозь него, далеко-далеко, на то поле боя. — Хотя я почти не волновался. И я был не один. — Взгляд стал осмысленным — он снова увидел сына и улыбнулся ему. Взял за руку — его собственная рука исхудала и стала костлявой, с выпирающими суставами, но шириной его ладонь была ничуть не меньше ладони сына. — Йен, — сказал он и замолчал, прищурив глаза. — Знаешь, как странно звать кого-то своим же именем? Йен, — повторил он уже ласковей, — не волнуйся. Я тогда не боялся, не боюсь и теперь.

«А