Записки, или Исторические воспоминания о Наполеоне - Жюно Лора Герцогиня Абрантес

Мы выехали из Парижа 2 февраля. Холод был ужасный. Жюно имел приказание как можно быстрее прибыть в Байонну.

— Ты не в силах ехать со мною, — сказал он мне.

— А я все-таки поеду, — отвечала я. — Моих сил гораздо больше, чем ты думаешь.

Я надела платье для верховой езды из серого кашемира, с круглой юбкой; остригла волосы, надела круглую польскую шапку и полусапожки на меху, завернулась в большой плащ и в таком наряде в самую полночь отправилась с Жюно в Байонну.

Глава XLVIII. Мы едем в Испанию

Какие ужасы творились тогда в Испании! Вот один пример.

В Бургос пришел полк французов. Его послали против гверильясов[209] маркиза Вилла-Кампо, но он больше действовал против жителей, какие найдутся, а именно против жителей небольшой деревни на краю знаменитого леса Коваледа, куда почти не проникает свет и где только изредка встречаются тропинки; он стал вертепом разбойников и убежищем гверильясов. Во всю первую Испанскую войну замечали следующую особенность: командиры инсургентов с непостижимой быстротой получали известия о наших передвижениях, а нам всего труднее было найти себе лазутчика или проводника.

Батальон, получив приказание, о котором я упомянула, отправился из Бургоса и пришел в Аргуан, если не ошибаюсь. Дорога была ужасная: отвесные скалы, подмерзающие потоки и везде опасность от скрытых врагов. Достигнув деревни, батальон не увидел в ней движения, не услышал никакого шума. Несколько солдат пошли вперед. Ничего. Пустыня совершенная! Опасаясь, не ловушка ли это, офицер велел соблюдать величайшую осторожность. Наконец вошли на главную или, скорее, единственную улицу деревни, достигли небольшой площади, где еще курились снопы маиса и пшеницы, сгоревшие, превращенные в золу, хлеба, ставшие углем… Все это было разбросано по земле среди потоков вина, которое еще вытекало из кожаных мехов, проткнутых жителями перед самым бегством своим, так же как хлеб и пшеница были сожжены ими, чтобы французы не нашли никаких запасов…

Когда солдаты наши удостоверились, что в конце такого продолжительного и опасного пути они не будут иметь ничего для подкрепления сил в этой опустошенной пустыне, они взревели от бешенства. И некому отомстить! Все жители скрылись в этот адский лес. Вдруг послышались крики в одной из оставленных хижин, по которым солдаты рассеялись в надежде разыскать хоть что-нибудь для пищи или грабежа. Это кричала женщина, молодая, с крошечным годовалым ребенком на руках. Солдаты потащили ее к своему командиру.

— Вот, поручик, — сказал один из них, — женщина, которую мы нашли там вместе с другою, старою, которая не может говорить. Расспросите ее…

Молодая женщина была бледна, но не дрожала; наряд ее говорил о том, что она крестьянка с гор Риохи.

— Почему ты здесь одна? — спросил у нее поручик.

— Я осталась при моей бабушке, которая парализована и потому не могла уйти вместе с нашими в лес, — отвечала она с какою-то гордостью и как будто досадой, что вынуждена говорить с французом. — Я осталась ухаживать за нею.

— Почему же твои ушли из этой деревни?

Глаза испанки засверкали. Она поглядела на поручика со странным выражением и потом сказала:

— Вы знаете это очень хорошо. Разве не убить нас шли вы сюда?!

Поручик пожал плечами.

— Но зачем было жечь хлеб, пшеницу? Зачем распарывать меха с вином?

— Затем, чтобы не досталось вам ничего. Они не могли унести всего с собой, так надобно было сжечь остальное.

В это время послышались крики, но уже радостные: солдаты несли несколько окороков, несколько хлебов, но еще больше мехов с вином. Они нашли все эти запасы в погребе, вход в который был закрыт соломой, и на соломе лежала старуха, разбитая параличом. Увидев в руках солдат эту провизию, молодая женщина взглянула на них с ненавистью. Поручик обрадовался сначала, но многие недавние несчастья и страшные примеры сделали его недоверчивым; он сказал молодой крестьянке:

— Откуда эти припасы?

— Такие же, как были те, которые сожжены. Мы спрятали их, чтобы потом отнести к нашим.

— А что муж твой, тоже с этими разбойниками?

— Муж мой на небесах! — отвечала она, поднимая глаза. — Он умер за правое дело, за бога и Фердинанда.

— У тебя есть братья?

— У меня нет никого, кроме этого бедного ребенка.

Она прижала его к себе. Бедный малютка был худ и желт, большие черные глаза его блистали на бледном лице, когда он глядел на свою мать.

— Командир! — вскричали солдаты. — Прикажите раздать порции. Мы страх как голодны и особенно чертовски хотим пить!

— Одну минуту подождите, ребята! Послушай! — сказал он молодой женщине. — Я надеюсь, это съестное хорошее?

Он устремил на нее испытующий и недоверчивый взгляд, потому что уже многие цистерны были отравлены жителями гор.

— Как же быть ему дурным? — отвечала испанка с презрительным движением. — Ведь это предназначалось не для вас…

— Ну так за твое здоровье, ведьма! — сказал молодой поручик, откупоривая один мех.

Он уже собирался пить, но начальник, более осторожный, остановил его.

— Подожди! Ежели это вино хорошее, — сказал он молодой женщине, — то ведь ты выпьешь стаканчик, не правда ли?

— О боже мой! Ну что вы хотите от меня…

Она взяла походную чашку, которую поручик налил, и выпила залпом.

— Ура! Ура! — закричали солдаты от радости, что могут теперь без страха напиться пьяны.

— Дай выпить и своему ребенку, — сказал поручик. — Он так бледен, что это будет полезно для него.

Испанка сама пила без раздумий. Но когда взяла она чашку и поднесла ее к губам сына, рука ее дрожала. Впрочем, этого движения почти не заметили, и ребенок выпил. Солдаты начали пить вино, есть хлеб и ветчину.

Вдруг один из солдат, взглянул на молодую испанку и ее сына, увидел, что ребенок посинел, черты лица его исказились, рот задергался в судорогах и болезненный вопль вылетел из его груди… Мать его, более крепкая, тоже едва могла стоять на ногах. Она сдерживала крики, но страдание ясно читалось на ее обезображенном лице.

— Несчастная! — вскричал командир отряда. — Ты отравила нас!

— Да! — произнесла она со страшной улыбкой и повалилась на землю подле своего ребенка, который уже скончался. — Да, я отравила вас! Я знала, что вы везде пойдете искать меха с вином. Неужели вы оставили бы умирающую на ее соломе? Да-да… Вы умрете и отправитесь в ад, а я полечу в небеса…

Эти последние слова были едва слышны. Солдаты сначала не понимали всего ужаса своего положения, но по мере того как яд оказывал свое страшное действие на испанку, слова ее становились понятны… В то мгновение, когда они услышали слово «яд», никакая сила не могла удержать их. Напрасно поручик встал между ними и молодой женщиной, они оттолкнули его, схватили ее за волосы и потащили на берег ручья. Там они искололи и изрубили ее сабельными ударами на куски и сбросили в воду.

Двадцать два французских солдата погибли от этого поступка, как рассказал мне тот поручик, который чудом уцелел.

Таков был народ, посреди которого находилась я тогда. Слушая этот рассказ накануне моего отъезда из Бургоса, я содрогалась при мысли о такой страшной войне, объявленной одним народом другому. В первый раз со времени приезда моего в Испанию я затрепетала. Мне сделалось страшно. Причем я боялась не только за себя. Вскоре я опять готовилась стать матерью, и, Боже мой, среди каких опасностей должно было родиться мое дитя!

В жизни Наполеона есть эпохи столь удивительные несчастным предопределением, что трудно не верить какому-то странному влиянию звезд на судьбу человека. Надобно согласиться, например, что этот гений, конечно, хорошо понимал свою будущность и мог судить о ней; но в то же время сколько раз в годы, предшествовавшие несчастью нашему, он непременно хотел идти путем, далеким от всего, что могло спасти его, и усеянным трудностями, которые должны были привести его к гибели! Я не говорю уже о войне на Пиренейском полуострове: несчастное доказательство дурного влияния ее видели все. Но было и другое доказательство, которого император не мог отвергнуть, потому что его понимали все наперед: это брак его с чужеземной принцессой.