Владимир Высоцкий: козырь в тайной войне - Федор Раззаков

«У меня шел спектакль по Достоевскому в „Современнике“, и только-только начиналось что-то с „Таганкой“. Я говорю Высоцкому: „Володя, давай съездим в „Современник“. Там совершенно фантастически играл Раскольникова Костя Райкин. Высоцкий приехал. Мы посмотрели спектакль, поехали к нему. И тут как раз он сказал, что хочет уходить из театра. Я перед ним чуть на колени не встал, умолял: „Останься и сделай Свидригайлова“. Так бывает нечасто, но никого другого в этой роли я тогда просто представить себе не мог. Мне повезло: у него было одно спасительное для меня качество — соревнование с самим собой, азарт. Не знаю, кто тому виной, но в конце концов этот азарт сработал и здесь. У Володи возникла потребность даже не то чтобы сыграть… понять, раскусить еще и этот орешек…“

Думается, что не только азарт послужил источником желания Высоцкого сыграть этого развратника и самоубийцу Свидригайлова. Немалое место в мыслях Высоцкого на этот счет занимало то, что приближение Свидригайлова к смерти, его сосредоточенность на мысли о «там», гамлетовской мысли «Жить или не жить» было в тот период близко и ему самому. Таким образом, он в большей мере играл не героя Достоевского, он играл самого себя. Впрочем, более подробно об этом речь еще пойдет впереди.

Тем временем в воскресенье, 19 декабря, Генеральный секретарь ЦК КПСС Леонид Брежнев отмечал круглую дату — семьдесят лет со дня рождения. Торжества по этому поводу были устроены просто грандиозные: здравицы в газетах, славословие по ТВ и радио. На юбиляра буквально пролился дождь из наград: высшие ордена и медали своих стран привезли в Москву все руководители Восточного блока. Простой народ смотрел на это по-разному: кто с уважением, кто с иронией. А кто-то и с негодованием, поскольку нежелание высшей кремлевской верхушки идти на реформы (назревшие, как они считали) расценивали как преступление. Наш герой относился к последним, почему и родил в том году весьма показательные строчки:

Напрасно я лицо своеразбил —Кругом молчат — и всеИ взятки гладки.Один ору — еще так много сил,Хоть по утрам не делаю зарядки.Да я осилить мог бы тонны груза!Но, видимо, не стоилоТаскать —Мою страну, как тотДырявый кузов,Везет шофер, которомуПлевать.

Или:

…ведь история страны —История болезни.Живет больное все бодрей,Все злей и бесполезней —И наслаждается своейИсторией болезни.

Однако Брежневу было отнюдь не плевать на страну, которой он руководил. Даже наоборот: именно желание сделать ее лучше и вынуждало его на действия, которые того же Высоцкого возмущали. Генсек боялся перемен, поскольку видел и понимал, в каком состоянии находится высшая элита страны: в состоянии перманентной войны друг с другом. С тех пор как он подавил бунт шелепинцев в 67-м, он намеренно законсервировал ситуацию, загнав противостояние различных политических группировок под кремлевский ковер, дабы не будоражить лишний раз страну. Эта консервация чуть позже получит в либеральных кругах название «застоя». Однако слово это можно было применить к той ситуации с большой натяжкой, поскольку развитие страны не стояло на месте. Довольно активно развивалась экономика, культура, да и сама политика, где Брежнев, несмотря на ухудшающееся здоровье, постепенно убирал из своего окружения практически всех потенциальных претендентов на свое место. Историк А. Шубин по этому поводу напишет следующее:

«Суть понятия „застой“ — не в прекращении развития. Это было общество со стабильной структурой. Чтобы уйти от эмоциональных оценок, можно назвать этот период равновесием, или стабильностью. Производство росло, благосостояние повышалось (правда, рост благосостояния перестал поспевать за ростом потребностей), но общество оставалось таким же, как и десять лет назад. Перемены были настолько медленны, что еле заметны глазу…»

Судя по мемуарным свидетельствам многих высокопоставленных советских руководителей, большинство людей из брежневского окружения боялись открытого раскола элиты и начала борьбы за власть. Собственно, и сама элита была согласна с этой консервацией ситуации, поскольку та гарантировала ей вполне безбедное и спокойное существование на протяжении тех лет, пока Брежнев находится у власти. Поэтому элита внимательно следила за здоровьем своего генсека, всячески помогала ему его поддерживать и при малейших поползновениях с его стороны поднять вопрос об уходе в отставку, тут же бросалась его отговаривать от этого. И эти уговоры помогали — Брежнев продолжал руководить страной, даже несмотря на ухудшающееся здоровье.

Что касается Высоцкого, то его недовольство существующим положением вещей объяснялось просто: подобное поведение вообще характерно для определенной части творческой элиты, которая всегда старается идти «впереди паровоза» и считает себя прогрессистами. Отметим, что именно либералы чаще всего выступали критиками советского режима, в то время как державники, которые тоже прекрасно видели все недостатки и даже пороки существующего режима, старались «воду не мутить», прекрасно отдавая себе отчет, что тем самым могут сыграть на руку противной стороне.

Свою роль при этом играли и личные качества Высоцкого: природная злость, усугубленная различными болезнями (а как бы сам он ни хорохорился, уверяя себя, что «еще так много сил», его организм к тому времени уже представлял собой одну сплошную болячку), а также необузданный темперамент, который требовал постоянного выхлеста энергии. Высоцкий понимал, что жить ему остается не так уж и много, и этот оставшийся отрезок времени он хотел прожить на пределе своих возможностей, а не так, как Брежнев и его окружение, — в тишине и покое. Поэтому, как и раньше, он продолжал черпать творческое вдохновение в недовольстве окружающим миром, часто намеренно накручивая себя до состояния исступления. Это позволяло ему максимально эффективно использовать свой талант, который, как уже отмечалось, именно в экстремальном состоянии давал наиболее мощный КПД. Хотя, с другой стороны, на талант этот все сильнее влияли внутренние факторы: из-за развития болезни творческий потенциал Высоцкого заметно слабел, что выражалось прежде всего в количественном плане (писалось ему все труднее).

Известно много свидетельств того, как Высоцкий за глаза относился к советской верхушке — с нескрываемым презрением. Например, в узком кругу он часто разыгрывал миниатюры собственного сочинения (целиком придуманные им или увиденные в жизни), где представители высшего сословия выглядели, мягко говоря, нелицеприятно. Вот как это описывает один из свидетелей такого рода «концертов» — М. Златковский: