Приключения сомнамбулы. Том 2 - Александр Товбин

Часы бьют девять раз.

Дорн сверяет по своим: отстают. Сейчас семь минут десятого… Итак, дамы и господа, все участники драмы на месте.

– Почему повторяют? Это представляли и награждали в Венеции, перед кризисом, – изумилась Света; и Алиса растерянно заморгала. А Соснину подсказала. – Смотрите, Илья Сергеевич, Бакунина пьеса!

– Я её уже видел, – протянул Соснин, – не в Венеции, правда, по телевизору.

– Не вредно освежить в памяти, – солидно и твёрдо объяснил Тима, довольный, что торжество началось и, похоже, особенно довольный тем, что именно так началось, он воспринял это начало как ободрявший сигнал.

Да, Тима темнил, он подготавливал что-то, о чём больше никто не мог и подозревать! И детали какие-то обмозговывал, когда для виду закапывался в меню?

Резко затормозил автомобиль, мчавшийся по одной из экранных граней, выскочил рослый, голливудских статей бандит и тут же упал, сражённый: прямое попадание в голову, кровь. Анонсировался забористый боевик? Заодно… корреспондент обнаружил-таки «Камазы» с взрывчаткой, террористами! Плавно бегущий белый титр информировал о скорости «Камазов», вопрос был в том, куда свернут с кольцевой дороги.

На другой грани экрана, где не на шутку разбушевался поэтический турнир, овацией провожали басовито-раскатистого Лейна, рукоплесканиями подбадривали юную, страстную, с костяным личиком, поэтессу – читала с цветаевской истеричностью, потряхивая ахматовской чёлкой.

Поэтессу сменил – возобновились повторы концертных номеров – тенор с кошачьей мордочкой: эта женщина в окне в платье розового цвета… хоть разбейся, хоть умри, не найти на них ответа…

– Бомонд, бомонд, – с певучей радостью приобщения возвестил затем с экрана под игривую музыку моложавый лысый толстяк в утрированно-больших наушниках; да-а, площади, необозримо-огромные площади наслаждений, но какая же концентрация знаменитостей! – звёзды прибывали и прибывали, смело вспарывал тьму профиль Губермана, его почтительно сопровождал луч прожектора… луч задел московского теоретика с мягко расширившейся серебристой бородкой, он был в компании вдохновенных седовласых мальчиков; сразу наехала на полуслове камера, теоретик ничуть не смутился, объяснил с присущим ему спокойствием. – В досужих спорах долгих застойных лет скапливался взрывной интеллектуальный потенциал, так, после обрушения властных византийских пилонов… Камера укрупнила выразительное лицо. – Во внешне бесконфликтной, однако подспудно-драматической ситуации конца истории культурный механизм надолго не останется не у дел, нет, после краткосрочного рассогласования программных условий начинаются поиски новых центров силы, точек опор и рычагов для грядущих переворотов, потрясений вроде бы окрепших устоев. Взрыв? Новый взрыв возможен, вполне. И прогремит такой взрыв куда скорей, чем вы думаете! – московский теоретик умиротворённо выдохнул в камеру голубое облако дыма, а прожектор, словно случайно, упёрся в жующего Никиту Сергеевича, подержал на свету, пока тот не проглотил, не заулыбался в усы. И тут же луч ласково ощупал синими корпускулами косящего под урку популярного рокера с серьгой в ноздре, и уже действительно случайно пересёк луч консультант «Старой квартиры»: будто смущаясь затрапезного вида, неотделимого, впрочем, от его столь дорогого для многих ностальгического образа, он виновато прокрадывался после рекламно-пробных киносъёмок к отведённому ему месту; его узнали, там и сям прошелестели аплодисменты. А синий луч, метнувшись, взялся оглаживать отдельные столики. Посинели на миг розовые любовницы за соседним столиком, посинели, взвизгнув от неожиданности, декольтированные Алиса, Света, ослеп Соснин, наконец, луч задержался на Тиме. Так же слепил и внезапный луч прожектора, которым ошаривали пограничники ночной пицундский пляж, так же кокетливо взвизгивали голые купальщицы, застигнутые врасплох. После купаний, расстелив полотенца на гальке, пили маджари из поллитровых стеклянных банок.

Огоньки свечей, блеск бутылок.

Сияние постеров с бледно-перламутровыми, коралловыми, коричневатыми губами Алисы, которым дивно шли все цвета помады; сияние серых, безупречно подведённых и оттенённых, широко распахнутых Светиных глаз.

Вспышка молнии озаряет проём двери, ведущей на террасу, виден чей-то силуэт.

– Наши камеры в «Золотом Веке»! Обед затягивается – члены жюри трудятся за запертыми дверями, будто кардиналы, выбирающие Папу Римского, курят нещадно, но дыма пока не видно! – шутила, бегая меж столами хозяйка премиально-обеденной церемонии: глаза под жгуче-чёрными бровями горели, смело обнажённая грудь вздымалась, сумасшедшее бальное платье из мешковины с переменной длиной полы волочилось следом как расплющившийся хвост динозавра.

Сорин, пытается приподняться: господи, милая, что вы такое говорите!

– Жюри мучается по долгу, но мы-то с вами отлично знаем, фаворитка общественного мнения – Адель Аврова, феноменально ворвавшаяся в нашу скучную, искусственно опреснённую словесность! Ваше мнение, кому как не вам…

Тима заулыбался собственным мыслям, о, он был явно доволен тем, как развивались события.

– Чукча не читатель, чукча писатель, – с окончательно испорченной жеванием деликатесов дикцией уклонился от твёрдых оценок шансов на победу феноменальной фаворитки Битов, с чувством исполненного долга опять обратился к яствам; столы ломились.

И Лейн наклонился над тарелкой, насупленно зажевал.

Аксёнов отхлебнул коньяку.

– Ваше любимое блюдо? – кинулась к Тропову, гипнотизируя требовательным взглядом, ведущая с микрофоном.

– Биточки «Сон»-«Сони» в подливе из осьминогов! – уверенно отвечал Тропов.

Официант принёс ещё пару бутылок «Шатонеф-дю-Пап».

В объёмной витрине шикарно разодетый манекен торопливо причёсывает другого манекена, не менее шикарного, и вот выхоленная девушка с расчёской оборачивается и заразительно смеётся в камеру. А-а-а, началось.

Узенькие дорожки, серпантинчиками проложенные в руинах, аккуратные лестнички, площадки на разных уровнях с ошарашенными жильцами, а над окультуренными руинами – чудо-крыша, к ней тянутся красные, жёлтые, зелёные трубы, трубки, гибкие гофрированные шланги с подвешенными к ним гирляндами воздушных шаров.

– Праздник пришёл в каждый дом! – орёт диктор, – печальной памяти «Самсон»-«Самсунг» вверг страну в кризис, заморозивший стройку, но усилиями «Сон»-«Сони» всё доведено до победного конца и теперь, после отладки ультрасовременных вентиляционных систем…

Всё громче гремит оркестр, с ума сойти, – тот самый оркестр бордовых старичков, что только что отгрохотал в «Плазе…»

В патетичный музыкальный поток подмешивается лирическая струя, Валечка, взволнованно качаясь: белой акации гроздья душистые ночь напролёт нас сводили с ума.

Появляется Салзанов со свитой, алая ленточка, поднос с ножницами, которые подаёт журнально-глянцевая девица, та, что причёсывала манекена, батюшки, в свите – Тима, но вот же он здесь, сидит за столом, Алиса вцепилась ему в локоть, затрясла, – он ли, не он, может быть, двойник?

– Это запись, – успокоил Тима, – позавчера отсняли, да и надо было плёнку подрезать, смонтировать, там неприглядные были сцены, скандалы с нецензурщиной, зачем портить праздник?

Рощица высоченных искусственных пальм, в рощице расставлены пластмассовые столики, подносят щи с растегаями официанты в сапогах и косоворотках.

Блеск полированного гранита подпорных стенок, окаймляющих руины; искусственный рельеф из кирпичного боя и обломков панелей, местами, до крыши!

Розово-мраморный бордюр клумб с розовыми тюльпанами.

– С подземным паркингом намучились, щит проходческий застревал – там оставались сваи домов, тех, что попадали, и захоронения…

– Как с отладкой вентиляции? – поинтересовался Соснин, – всё-таки…

– Туго идёт, – признался Тима, – невиданная в мире затея, отец сказал, он в таких делах дока, что это наш абсолютный приоритет.

– Почему невиданная, здесь, в «Плаза-Рае», кружева сплетены из вытяжных разноцветных трубопроводов, загляденье!

– Нет, здесь мы отвлекающую декорацию дизайнерам заказали, чтобы потом на неё, как на прецедент, ссылаться, мол, был удачный опыт, то, сё… а вообще-то в «Плазе-Рае» все вытяжки в стенах.

– Правда, Тимочка у нас головастый? – заблестела глазками Алиса.

– Святая правда! – охотно согласился Соснин.

– Мозги – на миллион долларов! – оценила Света.

– Обижаешь! На много миллионов!

И как, однако, успел обтесаться Салзанов, как сидел на нём дорогой костюм, как облегал – ни морщинки – сановитую полноту!