Пусть будет гроза - Мари Шартр
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– При чем тут тесты на интеллект? Не понимаю.
– Слушай, ну ведь у нас там такие истории постоянно происходят. И все мы после них остаемся в резервации – стираем кровь с ковра, растаскиваем по домам пьяных. Всем плевать, с ребенком это случилось или со стариком, ходишь ты в школу или нет. Там все в дерьме, и это надолго! Не знаю почему, но у меня вышло по-другому. Я попал в какую-то специальную программу, которая помогает несовершеннолетним индейцам, бедным, но умным. А я сдал тест на 140 баллов.
Я ухватился за приборную панель. Возможно, я неправильно понял, но если моя догадка была верна, то речь шла о грандиозном открытии.
– Подожди, ты про тест на IQ, что ли?
– Ну да. У меня IQ 140. Я раньше и не знал.
– Ты ничего не путаешь? Разве из прошлой школы тебя отчислили не из-за успеваемости?
– Ничего не из-за успеваемости! Я подрался, и они решили меня вытурить.
– Почему?
– Когда я пытаюсь объяснить, что со мной произошло, все только усложняется. Так что я больше ничего не буду говорить. У меня 140 баллов, и все тут. И я спокоен как слон, Сломанный Стебель, имей в виду.
– И все-таки мне бы хотелось разобраться… Тебе восемнадцать лет, а мы при этом в одном классе. Я хочу сказать, ну, ты только не обижайся, но разве это не означает, что ты немного отсталый?
– Я отстаю от программы, потому что долго не ходил в школу. Мне предстоит много нагнать. Но у меня очень хороший потенциал, так мне объяснили. Старики мной гордятся, ты бы видел! Старуха похлопывает меня по башке и говорит: «Сколько же там всего, в этой голове!» Когда она так делает, я стою прямо весь красный. Я в университет хочу поступить, представляешь! На юридический. Сестре обещал. Заметил за собой, что очень быстро обучаюсь. И к тому же мне нравится учиться!
– Выходит, я сейчас еду в одной консервной банке со сверходаренным подростком?!
– Ну да! А такое не каждый день случается! – ответил Ратсо и попытался прибавить газу, но, к сожалению, на скорости машины его усилия не очень отразились.
Зато дворники начали странно повизгивать и мотор закашлялся, как старый астматик.
Нельзя сказать, что мы были первыми в классе. Я бы даже сказал, совсем наоборот. Гений в ржавом корыте. Инвалид на пшеничном поле. Вот что мы собой представляли.
Порою жизнь бывает смешной и грустной одновременно. Точь-в-точь как небо у нас над головами – и мрачное, и ясное.
Потом мы оба молчали, мимо пролетали километры, легкий вихрь промчался и растаял, будто вздох. Пейзаж с каждым километром становился прекраснее. Перед нами тянулись луга, всё просторнее и красивее, и акрам желтого золота не было видно конца. Я переводил взгляд с прямой линии трассы 12, желтой и однообразной, на бескрайние посевы вокруг Пейзаж действовал на меня гипнотически и казался мне непостижимо восхитительным. Все границы: между землей и небом, между камнем и землей, между моими кровью и костями – казались разрушенными. Это было прекрасно. Утешительно.
И меня ничуть не смущало наше молчание. Я не испытывал той неловкости, какая возникала, когда отец не говорил со мной в машине. Сейчас мне не было обидно, что со мной не разговаривают, – нет, это скорее дарило чувство сладкой отрешенности. Я ощущал гармонию с каждой былинкой здешних лугов, с каждой травинкой, что сгибается на ветру, но всякий раз снова разгибается, даже после встречи с железной махиной.
Я – черепаха
Я смотрел вперед, на дорогу, и только сейчас вдруг заметил, что к зеркалу заднего вида прикреплена какая-то подвеска.
– Что это такое? – спросил я, коснувшись кулона пальцем.
– Мой амулет, – коротко ответил Ратсо.
Увидев, как мне хочется узнать побольше, он снисходительно продолжил:
– Он связан с племенем, в котором я родился. Внутрь такого амулета родители кладут первые пряди волос своего ребенка. Он может быть либо в форме ящерицы, либо в форме черепахи. Ребенку дают выбрать между этими двумя животными, и тогда племя понимает, какой у него с возрастом будет характер. Если он выберет ящерицу, значит, из него вырастет человек энергичный, он станет вечно рваться вперед и не сможет усидеть на месте. А если черепаху – значит, суждено ему стать домоседом. Ребенок растет и хранит при себе эту ящерку или черепашку, как животное-оберег. Амулет становится его личным помощником, лекарством от всех бед. У нас там лекарство считают чем-то вроде магии, понимаешь? В радости и в горе амулет всегда рядом, он приносит утешение, и это для каждого ребенка племени самый дорогой предмет на свете. Потом, со временем, амулет изнашивается, разрывается и падает на землю. И это знак для ребенка, что для него начинается взрослая жизнь.
Я присмотрелся к рисунку на целом и невредимом амулете Ратсо: это была ящерица, на каждой кочке она подскакивала и болталась из стороны в сторону.
– И как же так вышло, что он у тебя до сих пор цел? – спросил я. – Если я правильно понял, он должен был уже вернуться в землю. Почему он все еще с тобой?
– Мой амулет со временем совсем не испортился. Висел у меня на шее как пришитый и ни разу не упал. Странно, скажи? Ну а потом мне захотелось перевесить его сюда, в машину.
– И что же, все без исключения, ну, в смысле, все дети получают такой амулет? Например, твоя сестра кого получила, когда была маленькой?
– Сестра выбрала черепаху. Эх! Как бы я хотел изменить судьбу!
– В смысле?
– Ну, лучше бы все было наоборот. Я бы выбрал черепаху, а она – ящерицу.
Ратсо коснулся амулета пальцами и, замолчав, сосредоточился на дороге. Мы подъезжали к Геттисбергу, и, взглянув на часы, я понял, что мы сильно выбились из графика. Наша «вольво» двигалась все медленнее – буквально каждые десять минут Ратсо изо всех сил давил на газ, но с почти нулевым эффектом: мы едва-едва разгонялись. Если тут кто-то и был настоящей черепахой, так это наш автомобиль.
На трассе мне стало ужасно стыдно за наше корыто: нас все обгоняли, даже старики. Водители показывали нам средний палец и кричали такое, чего я старался не слушать, но Ратсо
