Голодная Гора - Морье Дю

Через некоторое время - ему казалось, что прошло несколько часов, впрочем, ему это было безразлично, - он услышал шаги, кто-то подошел и уселся рядом с ним, и, обернувшись, он увидел, что это Фанни-Роза, уже одетая, с разгоревшимся после купания лицом и мокрыми волосами.

- Вы считаете, что я бесстыдница, - тихо проговорила она, - вы испытываете ко мне отвращение.

- О нет, - быстро ответил он, окидывая ее взором. - Вы не понимаете. Я ушел, потому что вы были так прекрасны...

У него перехватило горло, и он не мог больше сказать ни слова, потому что она улыбалась, и вынести это было почти невозможно.

- Вы ведь не скажете мисс Бродрик, правда? Она больше никогда не пригласит меня в Клонмиэр, а то и маменьке нажалуется.

- Я никому не скажу, ни одной душе, - обещал Джон.

Они помолчали, и она начала рвать траву своими маленькими тонкими ручками. Потом положила свои руки рядом с его руками, как бы сравнивая их; он по-прежнему ничего не говорил, и тогда она накрыла его руки своими и сказала чуть слышно:

- По-моему, вы на меня сердитесь.

- Сержусь? - сказал он. - Фанни-Роза, разве можно на вас сердиться?

В следующий момент она вдруг оказалась в его объятиях, лежала в вереске на спине, закрыв глаза, а он ее целовал.

Через некоторое время она открыла глаза, но смотрела не на него, а на жаворонка, который парил в небе; она подняла руку и коснулась его щеки, потом тронула губы, глаза, темные волосы и сказала:

- Вы ведь уже давно хотели меня поцеловать, правда?

- Вот уже почти целый год я ни о чем другом не думаю, - признался он.

- А теперь, когда это случилось, - сказала она, - вы разочарованы, да?

- Нет, - пробормотал он.

Как ему хотелось рассказать ей о том, чем полно его сердце, какую нежность он испытывает к ней, как тоскует по ней его тело. Но он не мог выразить этого словами, слова не шли, и он мог только смотреть на лежащую в вереске девушку, страдать и боготворить ее.

- А я думала, что вы интересуетесь только собаками, - сказала наконец Фанни-Роза и протянула руку, которую он стал целовать, перебирая ее пальчики. - В тот день, когда вы приезжали в Эндрифф, помните, зимой? Тогда мне казалось, что вы веселый и беззаботный, а ваш брат серьезный. Но теперь, когда я познакомилась с вами поближе, я понимаю, что все наоборот: - Генри веселый, а вы мрачный и задумчивый.

Когда она произнесла имя Генри, Джон вдруг почувствовал укол ревности, вспомнив, как она смеялась и флиртовала с ним на протяжении всего завтрака, а на него не обращала ни малейшего внимания. При этом воспоминании мысли его мгновенно приняли другое направление, он сел и стал смотреть куда-то вдаль; жаворонок, который так весело распевал в небе, спустился на землю и укрылся где-то в вереске.

- Вам ведь нравится Генри, правда? - сказал Джон. - Он всем нравится.

- Я люблю вас обоих, - сказала она.

Вдали послышались голоса, сзывавшие всех, и Фанни-Роза скорчила гримаску.

- Беспокоятся, наверное, не знают, куда мы делись. Нужно возвращаться.

Она поднялась с земли, отряхивая платье и что-то напевая, а Джон с болью в сердце смотрел на нее и думал, как мало она знает о том, что делается у него в душе, и каким глупым он бы ей показался, если бы она об этом догадалась. Он целовал ее, держал в своих объятиях, и для него это было таким огромным событием, что он был уверен: отныне вся его жизнь будет окрашена тем, что произошло сегодня днем. Он никогда не сможет забыть, как прекрасно ее обнаженное тело в воде, на всю жизнь запомнит, как она прикоснулась пальчиком к его губам, когда лежала в вереске.

Но для Фанни-Розы это было лишь эпизодом, приятным моментом после купания, и Джон, полный своей любовью, пытался угадать, случилось ли бы то же самое, если бы на его месте были Генри или Вилли Армстронг или кто-нибудь из молодых офицеров с острова Дун. Она взяла его за руку, совсем, как ребенок, так же, как это делала Джейн, и повела по холму обратно к озеру, рассказывая по дороге какую-то глупую историю про своего отца и его арендаторов, о том, как однажды на Рождество он напоил их всех виски так, что они отправились по домам совершенно пьяными, а Джон смотрел на ее профиль, на облако каштановых волос, испытывая сладостное чувство счастья, в котором, однако, была и доля горечи.

Она бросила его руку, когда они оказались на виду у остальных. Вот и конец, подумал он; день для него закончился, больше ничего не будет, и он молча направился к своей лошадке, оседлал ее и стал помогать Тиму седлать остальных, ибо болтать и смеяться, вступать в беседу, как это делала Фанни-Роза, было выше его сил. Все они, все эти люди, вдруг стали ему чужими, он предпочитал оставаться в одиночестве или в обществе флегматичного Тима.

Какой это был прекрасный день, как все было хорошо! - говорил Генри. Вы все должны поехать со мной на пристань, чтобы проводить меня, когда я взойду на борт "Генриэтты", и помахать мне с берега, желая счастливого пути.

Итак, пробираясь через камни и вереск, все общество двинулось к дороге, где была оставлена коляска, Фанни-Роза запела веселую задорную песенку, все подхватили, и громче всех молодые офицеры. Небо, такое ослепительно яркое днем, приобрело более спокойную светлую окраску сентябрьского вечера, солнце заслонили белые барашки облаков. Первые тени упали на Голодную Гору. Вот и подошел к концу этот прекрасный день, думала Джейн, и мы оставляем у себя за спиной озеро, скалы, вереск; наши голоса не нарушат больше их тишину и покой. День этот принадлежит прошлому, это то, что мы будем вспоминать, говоря друг другу: "Ты помнишь? Помнишь, как смеялся Генри, как он пел вместе с Фанни-Розой?".

Итак, все спустились на дорогу, и лошади весело понеслись к Дунхейвену. А там, на площади, их уже дожидались Кейси, еще кто-то из слуг и грум из Эрдрифа, готовые принять лошадей; все спешились и пошли вместе с Генри к пристани, где стояла на якоре "Генриэтта", и матросы ставили паруса, готовясь к отплытию. На пристани находился капитан Николсон, наблюдая за окончанием погрузки, а рядом с ним стоял Медный Джон вместе с капитаном судна. Он улыбнулся подходившему к нему сыну и пошел ему навстречу.

- Не слишком утомился, мой мальчик?

- Нет, сэр. Это был один из счастливейших дней моей жизни, - сказал Генри.

- Отлично. Именно этого мы для тебя и хотели. Однако ты очень точно рассчитал время, ничего не оставил для всяких прощаний. Капитан хочет поднять якорь сразу же, как только ты поднимешься на борт. Ветер попутный, и, если он продержится, вы очень скоро будете в Бронси.

Генри поцеловался с сестрами, пожал руку брату и друзьям, выслушал обязательные в таких случаях нарочито веселые напутствия провожающих. "Привези нам из Барбадоса шали, Генри!", - просила Элиза. "Не забывай принимать свое лекарство от кашля!", - наставляла Барбара, а молодые люди советовали не влюбиться в какую-нибудь из тамошних красоток. "Побыстрей поправляйся, сын, это единственное, что меня интересует", - сказал его отец, и Генри повернулся и стал спускаться к ожидавшей его лодке, лодка отчалила и пошла по направлению к "Генриэтте". Генри стоял на корме, улыбался и махал шляпой.