Преодоление невозможного - Аким Сергеевич Лачинов

продуктовый магазин, который был набит советскими товарами. Подошёл ещё один эшелон. До меня донёсся французский говор. Понял, что это французы. Многие из них высыпали из вагонов. Это бывшие легионеры, попавшие к нам в плен. Спросил одного: «Как вам жилось в СССР?» – «Нас плохо кормили», – отвечает француз. «А вы знаете, как кормили нас? Морили голодом. Кормили баландой из брюквы со всякой дрянью, попадались даже лягушки и черви», – отпарировал я.

На этом наш разговор закончился. Вернулись ребята из магазина. Делились впечатлениями. Глаза у них разбежались от большого ассортимента товаров. На какой-то станции наш эшелон остановился рядом с другим. Я вышел из вагона, смотрю: патрули с автоматами охраняют состав, люки на товарных вагонах затянуты колючей проволокой, а за ней виднелись лица. Я хотел подойти поближе к вагонам. Но патрульный направил автомат на меня и закричал:

– Не подходи, дам очередь!

– Не дури, устав знаем и на передовой были. Я остановился и обратился к одному заключённому с вопросом:

– За что же вас за проволоку посадили?

– За то, что воевали, защищали Родину – ответил молодой красноармеец-фронтовик.

– А всё-таки конкретно, за что?

– За мародёрство, грабёж, изнасилование. Я себя считаю невиновным, но всё равно угодил сюда.

– Все рядовые?

– Почему? Есть с нами и лейтенанты, и майоры, и полковники, и даже генералы.

– Куда же вас везут?

– В Рыбинск.

На этом разговор закончился. Дали сигнал отправки нашему эшелону. Я побежал к своим.

В вагоне я долго думал об услышанном. Вспомнил медосмотр в Премнитце. Нас строго предупредили, что перед отправкой на Родину каждый пленный обязан пройти медосмотр. Пришлось ждать своей очереди. А ждать, как известно, всегда тягостно и трудно. Рядом стояло одноэтажное длинное здание. Мне стало любопытно, что же там находится, дай, думаю, загляну туда. Вхожу. По длинному коридору расхаживает патрульный с автоматом. Он грубо гаркнул на меня: «А ну марш отсюда!» Я ответил: «Не ори, много я таких видел». В этот момент в комнате в конце коридора с правой стороны возник шум. Патруль поспешил туда. Я этим воспользовался. Слева от меня была дверь. Я постучал и вошёл в комнату. На трёхъярусных нарах лежали мужчины, молодые женщины и девчата. Я остановился в недоумении и спросил: «Что это за комната? Почему вы оказались здесь вместе?» Один сказал: «Чёрт нас попутал». А другой крикнул: «Мы венерики!» Я спросил: «А от кого же подхватили?» Мужчина средних лет со злостью огрызнулся: «А тебе что надо? Ишь, какой любопытный!» Молодой парень его перебил: «От кого, от кого, не знаешь, что ли от кого – немцы да французы». Женский пол молчал. В коридоре послышался стук сапог. Я открыл дверь и выскочил наружу, словно меня ветром сдуло.

Почему-то вспомнил тюрьму в Бранденбурге. Такой огромной я больше нигде не видел. Описать её подробно не могу, ведь прошло почти сорок лет, но кое-что запомнил. Тюрьма представляла собой очень большое здание в четыре или пять этажей. Длинные коридоры, по обе стороны камеры. На территории тюрьмы располагались производственные цеха. Тюрьма огорожена со всех сторон широким кирпичным забором высотой в несколько метров. Кажется, на четвёртом этаже (к сожалению, забыл номер камеры) в 1944 году сидел немецкий коммунист и депутат рейхстага Эрнст Тельман. У камеры стоял наш часовой. В дверной глазок видны деревянный топчан, который днём поднимали и привязывали к стенке, кружка, одеяло, маленький столик и стул. По рассказам жителей, Тельмана расстреляли в августе 1944 года. Сейчас не помню, с какой целью нас туда привели.

Возвращение на Родину

Пока эти картины прошлого пронеслись в голове, наш эшелон остановился уже на польской территории. И вдруг грянула музыка. Нас встретили торжественно. На перроне небольшой станции многолюдно. На лицах улыбки, смех. Их веселье не совсем было понятно нам. Мы высыпали из вагонов, стали танцевать. Но радость была недолгой: дали команду, эшелон тронулся.

На всем протяжении пути я видел ужасные следы недавней разрушительной войны: сожжённые хутора и деревни, разрушенные города, развалины, воронки от снарядов, поваленные и обгоревшие деревья, землянки, снаряды. И вот конечная остановка эшелона – Ростов-на-Дону.

Нам сказали, что дальше поезд не пойдёт, добирайтесь, мол, самостоятельно, кто как может, до своего места жительства. Причём, не дали ни денег, ни еды.

Что делать? У некоторых ребят откуда-то взялись деньги и немалые. Они через чёрный ход пошли к кассирам и достали билеты (разумеется, совсем не дешёвые). У меня тоже было около 90 рублей, но этого было недостаточно, чтобы приобрести билет.

Решил поехать на Сельмаш, где проживала мать Нины и Любы, угнанных фашистами в Германию, чтобы рассказать о житье-бытье её дочерей. Почти пустой трамвай немного не доехал до посёлка Сельмаш, когда вошёл милиционер. Он спросил:

– Вы, молодой человек, куда едете?

– На Сельмаш, – ответил я.

– Не советую, – сказал он. – Возвращайтесь назад, на вокзал, бывают случаи нападения бандитов на граждан.

И правда, было уже очень поздно. Я на этом же трамвае вернулся на вокзал и потом был очень благодарен этому милиционеру.

На вокзале было очень много народа. Я хотел поехать домой, но с билетами было трудно. Знакомые ребята достали мне билеты через чёрный ход за приличную сумму. Где и каким образом они раздобыли деньги, мне неизвестно. Я таким богатством не располагал. В зале ожидания сел на скамейку. Подошёл милиционер: «Ваши документы?!» Я предъявил небольшую бумажку-карточку, на которой указаны фамилия, имя и отчество, откуда и куда направляюсь. Он оставил меня в покое. На душе было очень тяжко. С трудом скоротал ночь.

На следующий день отправился к матери Любы и Нины. Меня приняли очень хорошо. Пришлось переночевать. После обеда поехал к дальней родственнице Наталье, муж которой работал корреспондентом в редакции газеты «Молот».

Приняли меня хорошо, но не так, как до войны, когда приезжал из Кисловодска в Ростов на учёбу. Когда они узнали, что я был в плену у немцев, их настроение сразу изменилось в худшую сторону.

Несмотря на холодный приём, муж Натальи, дядя Федя, хотел оставить меня у себя, пообещал устроить на работу. Этого желали и тётя Наташа, и дочь Галя. Это уже была не та Галя, что до войны. На измождённом симпатичном лице – следы фронтовой жизни. Она, как комсомолка, в первые же дни войны добровольцем ушла на фронт. Там она вышла замуж за какого-то капитана. Не знаю, по какой причине Галя временно оставила мужа и приехала к родителям. Мне было так горько, что я даже не спросил о её фронтовых