Преодоление невозможного - Аким Сергеевич Лачинов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
После окончания вечера подошёл ко мне главный дежурный на вечере, американский офицер, крепко пожал руку и сердечно поблагодарил, при этом добавил: «Откровенно говоря, я не ожидал такой организованности и успеха вечера. Талантлив русский народ…»
И советская комендатура, и американская высоко оценили мою деятельность как культработника. Но она продолжалась недолго. Через некоторое время американцы покинули лагерь, передав его англичанам. Нужно сказать, что американцы относились к советским военнопленным неплохо, дружелюбно. Кормили хорошо, особенно в госпитале.
Нам тоже пришлось оставить лагерь по неизвестной причине. Англичане с первого дня относились к нам неприязненно. В этом лагере, кроме нас, было ещё 700 заключённых нацистов-немцев. Готовили им пищу наши военнопленные. И однажды английский майор, начальник лагеря, со звериным лицом и с пеной у рта подошёл к старшему повару и так его отчитал, дал такую взбучку, что мы все оторопели. Казалось, он готов был растерзать повара на куски. Человек пятнадцать военнопленных окружили их и начали возмущаться: «За что такая немилость? К чему такой разнос, что случилось?» В ответ англичанин прорычал: «Ваш повар приготовил обед не для людей, а для свиней!» Тут мы в один голос заорали: «А вы знаете, какую еду готовили нацисты для советских военнопленных? С лягушками, червями, плюс вода, крахмал и брюква». Взбешенный майор больше не стал разговаривать и, уходя, бросил: «Вы все свиньи». Ребята хором вдогонку крикнули (конечно, иронически): «Спасибо и за это!»
На второй день нас перебросили в другой лагерь, тоже к англичанам. Питание здесь было намного хуже. Я ещё тогда понял, что англичане расположены к нам гораздо хуже, чем американцы. Да и между англичанами и американцами складывались натянутые отношения. По моим наблюдениям, американцы питались и проводили время лучше, чем англичане.
В новом лагере жилось немного хуже, чем в предыдущем. Поэтому многие жалели, что не поехали в Америку, когда им это предложило военное американское руководство. (Я помню: когда американцы объявили об отправке желающих уехать в Америку, через несколько минут записалось 700 человек).
Однажды я познакомился с американским майором, который командовал танковым полком. Он был армянского происхождения и говорил по-армянски. Чем-то я ему понравился. Майор обещал «райскую» американскую жизнь и предложил ехать с ним в Соединенные Штаты. При этом он сказал:
– Хоть у вас и народная власть, равноправие, без капиталистов и помещиков, а живёте вы намного беднее нас. Что ты на это скажешь?
– Что я скажу? То, что известно нашему народу и миллионам за рубежом. Во-первых, на территории нашей страны на протяжении многих столетий вспыхивали разрушительные войны, чего у вас не было. Во-вторых, всего-то прошло после Октябрьской социалистической революции 28 лет, минус из них четыре года Великой Отечественной войны, в которой советский народ пострадал больше всех. В-третьих, у нас нет безработицы, бесплатное образование, бесплатное лечение, гарантированное материальное обеспечение старости и много других преимуществ. Если войны больше не будет, то СССР догонит и перегонит США в экономике и в других областях жизни. А главное – Родина, она дороже всего для меня. Так что в Америку я не поеду. Такой шаг мне никто не простит, он равноценен предательству.
Новый лагерь тоже находился недалеко от госпиталя для военнопленных. Я по-прежнему вёл здесь культмассовую работу и посещал госпиталь. По радио ежедневно передавали информацию о событиях в мире, местные новости и объявления. Я организовал художественное чтение и концерты. Здесь я познакомился с Ниной Воробьевой, девушкой из Ростова-на-Дону. Её вместе со старшей сестрой Любовью Андреевной Воробьёвой немцы насильно вывезли из Ростова в Германию. В основном, это были неплохие люди. Я даже хотел на Нине жениться. Но, наверное, не суждено. Подвернулся случай, который навсегда нас разлучил.
Однажды вечером, когда я должен был провести культурное мероприятие, ко мне подошла Нина и заявила, что поедет с англичанами куда-то на вечер. Я категорически запретил это делать. Меня поддержала её сестра Люба. Но Нина стояла на своём и твёрдо сказала: «На вечер к англичанам я поеду, не могу не поехать». Весь вечер мы с Любой нервничали. Такого поступка со стороны Нины мы не ожидали.
Культурное мероприятие закончилось танцами. Как прошёл вечер, я не осознал и не запомнил, так как всё время думал о поступке Нины. В раздумьях и взволнованный я ушёл к себе.
На следующее утро я пошёл к Нине. Она встала на колени передо мной и Любой и просила прощения. Люба взглянула на меня и сказала: «Ну, что, простим на первый раз? Посмотрим на её дальнейшее поведение». Я кивнул головой, а в душе всё кипело: я не мог смириться с происшедшим. Это была не просто ревность, хотя это не исключается, но и отклонение от чувства патриотизма: оставить своих земляков и ехать куда-то развлекать англичан (а может, она совершила и недостойное).
Дружба наша продолжалась, хотя чувствовалось взаимное отчуждение и холодность. Я по-прежнему продолжал культмассовую работу.
Однажды в конце июля 1945 года от некоторых товарищей я услышал, что наш лагерь эвакуируют в советскую зону оккупации и очень обрадовался. Вместе с тем, тревожные думы, подогреваемые информацией, исходящей от немцев и англичан, не покидали меня. На то были основания.
С одной стороны, я военнопленный, на фронте был меньше месяца. По армейскому уставу и коммунистической морали я должен был или погибнуть от огня противника, или перейти линию фронта и продолжать борьбу с врагом, или найти партизан и вместе с ними сражаться, или, наконец, покончить с собой.
Во-первых, ни одного патрона у меня не осталось, во-вторых, слишком много было оптимизма с самого детства, в-третьих, нецелесообразно покончить с собой впустую. Поэтому этот вариант сам по себе отпал. Как я ни пытался, найти партизан не мог. Поэтому решил перейти линию фронта. Как выше было сказано, мой замысел не удался.
С другой стороны, я добровольно в плен не сдавался, руки не поднимал, меня предал человек, который получил от немцев бумагу о том, что он свободен, и служил им и полякам. Я нигде не приспосабливался: полицаем не был, переводчиком не был (хотя такая возможность имелась – мне предлагали обе должности),
