Тьма в хрустальной туфельке - Дж. Дж. Харвуд

– Доброй ночи, сэр, – сказала она, направляясь к двери. – Полагаю, вы придёте к выводу, что больше нам нет нужды возвращаться к этому разговору.

На следующее утро Элеонора сообщила остальным, что собирается прибраться в библиотеке. После завтрака она поднялась по лестнице, грохоча вёдрами с тряпками, пока Дейзи и Ифе скатывали свои соломенные матрасы. Их комнаты были повреждены дождём, и они спали на полу в кухне. Никто не слышал, как дрожащие пальцы Элеоноры постукивали по ведру, когда она поднималась по лестнице.

Оказавшись в библиотеке, она выронила вёдра и щётки и захлопнула за собой дверь. Ключ дважды выскальзывал из её пальцев, прежде чем она сумела наконец запереться. Здесь, в этих книгах, должно было быть что-то, что поможет ей выйти из сделки!

Ведро всё ещё перекатывалось по полу, когда Элеонора подхватила «Фауста» и пролистала страницы так быстро, что они надорвались. Магические круги, заклинания, признания, начертанные на полях, – хоть что-то! Но на фронтисписе не было ничего, кроме демона, скрывавшегося под слоем старых чернил. Кто нарисовал его столько лет назад?

Девушка пролистала до конца. В тексте не было ничего, кроме поражения Фауста, но прочитать это она не нашла в себе сил – всё внутри сжалось. Придут ли все эти жуткие ползучие твари в конце и за ней? Нет, нельзя было позволять себе думать обо всём этом – это делу не поможет. Элеонора посмотрела вниз, вдоль корешка книги, на случай, если там спрятано что-то, но ничего не обнаружила. Потом она подержала книгу за угол обложки и чуть покачала, на случай, если оттуда что-нибудь выпадет. Когда из книги выпал лист бумаги, девушка тотчас же подхватила его.

МЕФИСТОФЕЛЬ: О нет, здесь ад, и я всегда в аду.

Иль думаешь, я, зревший лик…[15]

Ничего. Ничего! Элеонора отбросила книгу через всю комнату. Глаза жгло от слёз. Книга ударилась о шкаф, и девушка тотчас же пожалела, бросилась проверять, не повредила ли её. А когда обернулась, то почти готова была увидеть черноглазую женщину, гневно наблюдавшую за ней.

Здесь должно было быть что-то ещё, что могло бы помочь ей.

Элеонора рылась на книжных полках. Она пролистала семейную Библию, просматривая отрывки о демонах и ведьмах. Она подхватила копию Daemonologie. Malleus Maleficarum[16] – записи о судебных процессах над ведьмами в шестнадцатом веке. Незнакомка превратила её в ведьму? И неужто все эти ведьмы, которых сожгли и повесили, были такими же отчаявшимися и голодными, как сама Элла?

Ничего, по-прежнему ничего. Элеонора осела на пол. Все руки у неё были в порезах от бумаги. На каждой странице, которой она касалась, остались пятнышки крови. «О боже…» – подумала она. А что, если она призвала ещё кого-нибудь? Сколько ещё таких созданий пряталось меж страниц?

Девушка прислушалась. Дождь бил в стекло, и вода заливалась в дымоход. За окном проезжали кэбы и экипажи – грязь заглушала стук их железных колёс. Где-то над головой скрипнула половица.

Девушка откашлялась:

– Эй. Ты здесь?

Тени качнулись, меняясь, сплетаясь в узел у одного из деревянных книжных шкафов. Незнакомка возникла из ниоткуда, улыбаясь. Это было единственной человеческой чертой в её лице. Без улыбки её лицо казалось маской, которая только и ждала того, чтобы её сняли.

Элеонора протянула ей «Фауста»:

– Я не хочу этого.

– Это не твоя книга, дорогая.

– Я не о том! – рявкнула девушка. – Я не хочу больше продолжать нашу сделку. Ты не сказала мне, что желания опасны! О таком я не просила!

Элеонора слышала, что её голос срывался на вой. Женщина смотрела на неё с невыносимо терпеливой улыбкой, и две дыры зияли на месте её глаз.

– О, но именно о таком ты и попросила. Ты продала мне свою душу взамен на семь желаний. Ты знала цену, которую придётся заплатить, и всё же заплатила её.

– Ты не предупредила меня, что будут умирать люди! Если бы я знала…

– Я попросила твою душу взамен, – прервала её черноглазая незнакомка. – В самом деле, дорогая, чего ты ожидала?

Пальцы Элеоноры были перепачканы чёрными чернилами, руки, сжимавшие книгу, вспотели.

– Я хочу вернуть её, – тихо сказала она.

– Но ты уже загадала два желания, – возразила женщина. – Этот контракт можно было разорвать раньше, а теперь нас с тобой связывают законы гораздо бо́льшие, чем ты или я. Ты можешь раскаиваться сколько угодно, но как я верну тебе душу по частям?

Небо потемнело. Дождь всё сильнее бил в стекло. Под ногами черноглазой женщины растекались, извиваясь, тени. Элеонора поспешно отскочила, чтобы те не дотянулись до неё. Сердце бешено колотилось.

– Как полагаешь, какой ты станешь лишь с пятью седьмых своей души? – задумчиво продолжала черноглазая незнакомка. – Сможешь ли ты, например, смеяться? Или, может быть, вся любовь, которую ты питаешь, оставит в сердце лишь пыль? Или, возможно, красота мира потускнеет в твоих глазах, и каждый раз, когда ты будешь слышать песню соловья, она будет столь же лишена смысла, как пронзительный звон заводского колокола. А возможно, ты вообще ничего не почувствуешь. Это уже, думаю, вопрос к философам.

Женщина подошла ближе и погладила Элеонору по руке. В её глазах не было блеска. Даже когда она стояла на свету, эти чёрные дыры, казалось, крали всякую искру, не отражая ни проблеска. Вздрогнув, девушка поняла вдруг, что не уверена, были ли у женщины глаза вообще или это и в самом деле просто дыры в черепе.

– Назад дороги нет, моя дорогая, – сказала черноглазая. – Ты продала свою душу и получила свои желания. Сделка заключена, и лишь тебе решать, как этим воспользоваться.

Часть третья

Первая неделя сентября прошла в дымке дождя. Влажное пятно на потолке Элеоноры стало больше, напоминая чью-то протянутую злобную руку. Каждый раз, ложась в постель, девушка смотрела в потолок и видела перед мысленным взором черноглазую незнакомку, смотревшую на неё из самой тёмной тени этого пятна. Элеонора зарывалась лицом в подушку, жмурилась, шепча молитвы, которые раз за разом превращались в литанию: «пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста».

Миссис Филдинг заметила тёмные круги под глазами девушки и подумала, что Элеонора скорбит по Лиззи. Её вариант решения проблемы заключался в том, чтобы загрузить Элеонору работой, а чем ближе было возвращение Чарльза, тем больше этой работы становилось. Элеонора вымыла все окна уксусом и водой, почистила ковры влажными чайными листьями, натёрла графитом каждую решётку и как следует вытрясла старый матрас Чарльза, взбивая перину до тех пор, пока руки не начали болеть, а глаза – слезиться. Уксус обжигал порезы на руках, чайные листья пачкали платья, а графит остался под ногтями, как бы старательно она их ни вычищала.

Сейчас они с Ифе были в кабинете мистера Пембрука. Элеонора ненавидела находиться здесь. Воспоминание о той ночи, когда она отравила мистера Пембрука лауданумом, казалось,