Коко Шанель. Жизнь, рассказанная ею самой - Коко Шанель

Стравинские переехали на следующий день, как я и распорядилась. Ни на минуту не сомневалась, что так и будет. И нечего советоваться с Катрин! Нужно быть полной дурой, чтобы отказаться от такой возможности вздохнуть спокойно. Я помнила свое состояние, в котором пребывала в Руайо у Бальсана. После стольких лет отчаянной битвы за скромное существование вдруг получить передышку…

И благодарности от них я тоже не ждала, давно научилась ничего не ожидать.

Дети у Стравинских действительно хорошие. Воспитанные, вежливые, чистенькие, но какие-то нерешительные. А Катрин живо напомнила мне сестру Жюлию, такую же слабую и готовую принять любой удар судьбы смиренно. Хотелось крикнуть: «Разве так можно?!», но я промолчала.

Игорь так смотрел на свою едва живую жену, что мне стало невыносимо больно. Это был взгляд любящего человека. Позже я поняла, что ошиблась, не любящего, а любившего в прошлом.

— Дети, слушайте меня внимательно, сейчас я буду рассказывать о правилах поведения в этом доме!

Я не умею говорить ласково, всегда получается командный тон. Видно, из-за этого Стравинские напряглись всей семьей. Наверное, в тот момент даже сам Игорь пожалел, что согласился привезти в «Белль Респиро» семью, хотя было заметно, что и вилла, и их комнаты, и обед, которым нас накормила Мария, им очень понравились.

— Это касается и взрослых. Вы здесь в гостях, но обязаны чувствовать себя как дома. Не забиваться по углам, не вздрагивать от каждого шороха, а жить, понимаете? Бегать в саду, кричать, играть с собаками, нельзя только мешать отцу работать и мне отдыхать. Но я дома бываю не так часто, а об остальном вам скажет мама. Катрин, вы можете заказывать привычную еду Марии, я наняла русскую кухарку. Это ваш дом. Насколько? Пока не надоест.

Они прожили на вилле два года, но проблем доставили немало, причем вовсе не дети, а взрослые. Стравинский почему-то решил, что он в меня влюблен, а Катрин вздумала ревновать!

Но оказалось, что в состоянии влюбленности Игорю очень хорошо пишется, потому я решила его не разубеждать. Он работал как одержимый, Дягилев не мог нарадоваться. А две женщины — Катрин и Мися — сходили с ума. С Катрин оказалось даже легче, при всей своей слабости и зависимости от мужа, эмоциональной и физической, она все же человек разумный.

— Мадемуазель, мой муж влюблен в вас…

— Это он вам сказал? Ему только кажется.

Черт побери, неужели я, кроме предоставления крова и денег для проведения концертов, должна еще и заниматься сердечными разборками между супругами?

— Игорь ничего не говорил, но надо быть слепой, чтобы этого не видеть.

— Я не слепа, но не вижу.

— Вы спите с ним?

— У меня совсем другой любовник.

— Вы так спокойно говорите об этом…

— Катрин, у вас есть муж и дети. А у меня только работа и любовники.

Не знаю, поверила ли она? Игорь действительно сошел с ума, он, видите ли, решил развестись с женой и сделать мне предложение! Сообщила об этом вездесущая Мися, но до того состоялся разговор с Дягилевым.

— Зачем он вам?

Дурацкая русская привычка задавать риторические вопросы! Какой ответ он ожидал от меня получить, что я собираюсь выйти за Игоря замуж, дождавшись смерти его Катрин? Неужели не понятно, что он мне НЕ нужен?

— Затем же, зачем и вам.

— То есть?

— Что тут неясного? Чтобы создавать шедевры.

— Но… какие шедевры он сможет создать для вас?

О, глупец! Мог хотя бы сделать вид, что ожидает посвящения мне пары произведений Стравинского в обмен на содержание всей семьи. Но Дяг слишком честен, чтобы юлить.

Моя бровь снова приподнялась, выражая почти изумление:

— Он создает свои шедевры не для меня, а для всех. Но речь шла не о его успехах, а о моих. Когда рядом гениальный человек, и мне творится легче.

Дяг наполовину перевел дыхание или мне показалось? Если и полегчало, то лишь слегка.

— Но как долго вы намерены держать его подле себя?

— Серж, я не понимаю вашей заботы. Вам нужно, чтобы Игорь вернулся в Ритц и писал там? Или вы боитесь, что я уведу его у жены? Если боитесь, то совершенно напрасно, я купила новый «Роллс-Ройс» и завтра уезжаю отдыхать. А если вы жаждете видеть Игоря в Ритце, тем более напрасно, там он не пишет, а слушает шум за дверью. И еще думает, где взять деньги, чтобы сводить детей пообедать. Пусть живут на моей вилле на всем готовом.

— Но вы же не можете содержать их вечно!

Наконец и у Дяга созрело понимание, что моя кубышка не бездонна. Или он испугался, что ради Стравинских я уменьшу чеки на нужды его балета?

— Вечно нет, но пока у меня есть такая возможность, пусть живут. И успокойте Катрин, я не претендую на ее мужа, двух гениев в одной семье многовато. Но обещаю его не оставить. По возможности…

Вот теперь у Дягилева, как говорят русские, отлегло.

— Как ваши дела в Доме моделей?

Мися, еще пару дней назад совестившая меня тем, что Стравинский выгуливает моих собак (кажется, я просила не его, а детей гулять со щенками?), теперь вдруг решила встать на защиту страдальца собственной грудью. Грудь у Миси хоть и мягкая, но мощная, если не придавит, то задушит наверняка.

— Ты выйдешь за него замуж, если он разведется с Катрин?

— Ты совсем сошла с ума?! Если бы я знала, чем обернется приглашение на виллу, сотню раз подумала бы! Хоть ты отстань.

— Что мне передать Игорю?

— Что я не собираюсь ни за кого замуж и не советую ему бросать очаровательную супругу, тем более в таком ее состоянии.

Если честно, то даже гениальность Стравинского как-то померкла после этой выходки. Катрин слаба, ей осталось недолго жить, а он носится со своей страстью ко мне!

— Он хоть Катрин не сказал о разводе?

У русских я научилась по-настоящему работать. Я не была бездельницей и ничего не делала спустя рукава, но то, что творилось за кулисами Дягилевского балета, повергало в шок.

Когда даже на репетициях, где можно не выкладываться полностью, Нижинский по окончании танца падал почти замертво, и его приходилось буквально отливать водой, приводя в сознание, когда Серж Лифарь сгорал от напряжения в каждом па, а вместе с ними сгорал и сидевший в зале Дягилев, вот тогда рождался шедевр. Все остальное после этого пламени казалось грубой подделкой.

Там я увидела, как можно погибать и воскресать с каждым движением, потому что именно от этого оно становится совершенным, как ради творчества можно и нужно забыть себя. Поняла, что так и только так появляется бессмертное, даже если оно просто исполненная партия, которая жива, пока идет спектакль. Но завтра в новом танце, в новом па Нижинский родится заново, потом умрет и снова родится.

Это не птица Феникс, это Вечность. И неважно, в чем она — в танце, в сумасшедших декорациях Бакста, в горящих глазах Дягилева, в музыке Стравинского… Умирая и возрождаясь, они творили, они были равны Творцу. «И смертью смерть поправ…» — может, это о них, русских, заставивших Париж рыдать и смеяться, бешено аплодировать или свистеть, но снова и снова возвращаться, чтобы оказаться свидетелями создания чуда?

Я поняла — они гениальны, потому что не боятся отдавать все ради творчества и делать это, пока живы.

С тех пор я тоже умираю с каждой моделью, пока она создается, и возрождаюсь, когда манекенщица идет в ней по подиуму. И неважно, аплодируют или нет, я сама вижу, не зря ли были смертные муки.

И все-таки роман с русским у меня случился.

Отправившись в Биарриц посмотреть, как идут дела в тамошнем филиале, а заодно отдохнуть от всех — Стравинских, Миси, Дягилева и еще много кого, я встретила двух подруг еще по Руайо — Марту Давелли и Габриэль Дозиа. Как замечательно в бархатный сезон на великолепном курорте пожить вволю, вспоминая прелестные шалости периода своей юности. Перед этими двумя я могла не контролировать каждое слово, и вообще не молчать! Марта и Габриэль были в восторге от моих успехов:

— Габриэль, мы всегда знали, что ты добьешься признания!

Это была правда, Марта верила в меня всегда.

Но главное не восхищение, в ресторане Давелли представила мне своего русского любовника — Великого князя Дмитрия Павловича, кузена казненного императора России.

Мне давно казалось, что все, связанное с русскими, необычно, у них все сверх меры — любить так любить, губить так губить, красота необычная, судьбы тоже, но и недостатки чересчур. Князь Дмитрий был ярким тому подтверждением. Рослый,

стройный, красивый, с загадочными зелеными глазами, он оказался замешанным в… громком убийстве! Их с еще одним князем подозревали в убийстве известного страшного монаха, который был очень близок к российской императрице, лечил ее сына, наследника престола, от гемофилии, которой мальчика наградила мать — внучка английской королевы.

Позже я спрашивала Дмитрия, почему они это сделали.