Коко Шанель. Жизнь, рассказанная ею самой - Коко Шанель

Талантливых людей, совершенно не умеющих зарабатывать, вокруг меня было много, а вот благодарности за помощь я от них видела мало. Почему? Они словно стеснялись меня благодарить, принимая все как должное. Это из-за моей независимости, но если выбирать, то лучше потерять благодарность, черт с ней, чем эту самую независимость. Возможность выписывать чек дорогого стоит.

В этом я убедилась, когда Серты познакомили меня с Дягилевым.

Мися без Дягилева ничто, но и Дяг без нее тоже. Я вмешалась в эту дружбу не сразу, но едва увидев белую прядь волос над умнейшими глазами, вечно полными тоски и восторга одновременно, поняла, что не заметить этого человека невозможно. Не потому, что он был внушителен и красив, а потому, что вокруг него была какая-то особая атмосфера.

Дягилев в своем роде сумасшедший, но это благородное сумасшествие. Некоторые думают, что главным делом его жизни были «Русские сезоны». Нет, главным делом его жизни было создать у нас господство русского духа, заставить полюбить все русское. И ничто не могло остановить его в этом стремлении, даже постоянное отсутствие денег.

Кажется, у всех, кто знал Дяга, его имя ассоциировалось с двумя словами: гениальность и безденежье. Гении, как и безденежье, бывают разными.

Можно быть гениальным, как Реверди, сидящий в монастыре и творящий сам для себя, как множество художников, чьи полотна заполняют выставочные залы, чьи книги стоят на полках, а можно быть гениальным как Мися и Дягилев — умением эти самые таланты распознавать и вытаскивать на свет. А еще убеждать остальных, что очередная находка действительно чего-то стоит. И неизвестно, что важнее — умение создать один шедевр или раскопать и поддержать десятки гениев, которые сотни шедевров создадут. Мися и Дягилев умели, а потому не дружить не могли.

И безденежье тоже бывает разным. Бывает нищета, какой много в Оверне и вокруг него, бывают «временные трудности», как у Сертов, которые длятся всю жизнь, а бывает безденежье Дягилева. В этом они с Мисей не совпадали. Хосе Серт вечно нуждался, но при этом купался в роскоши, к чему приучил и меня (к роскоши, а не безденежью). Они с Мисей умели красиво тратить свои и чужие деньги. Дягилев тоже умел, еще как умел, но Серты тратили на себя (меценатствовать Мися норовила за чужой счет), а вот Дяг — на своих подопечных.

Это и правда удивительный человек, если Мисю звали пожирательницей гениев, то Дяг был их откапывателем и опекуном. Он хотел, чтобы мы полюбили все русское, — мы полюбили, он страстно желал, чтобы мы оценили гениальность русской балетной школы, — мы оценили, Дяг заставил Париж, а за Парижем и весь мир понять, что в России не одни грязные мужики в лаптях, что там кладезь гениев, которых нужно только заметить и вывезти в Европу.

Но у Дяга для этого, конечно, не было средств. Он потратил на свою идею все, что имел, кое-как перебивался доходами от новаторских постановок и помощью друзей. Однако наступали моменты, когда не было ничего!

Мися часто и с удовольствием вспоминала, как однажды надолго задержали начало генеральной репетиции спектакля, потому что были арестованы костюмы. Зал полон, дамы волнуются, а Дяг мечется, не зная, где раздобыть проклятые четыре тысячи франков… И тут он якобы замечает в ложе Мисю, бросается к ней с воплем о помощи, Мися мчится за деньгами и вызволяет костюмы! Американцы говорят: «Happy end!».

Я не понимала только одного: зачем при каждом удобном случае рассказывать об этом в деталях? Мне кажется, помощь должна быть молчаливой, если помогаешь, не требуй взамен благодарности, если хочешь, чтобы то и дело благодарили, лучше не помогай. Наверное, это невыносимо — когда тебе то и дело напоминают о необходимости быть благодарным, я бы такого благодетеля возненавидела!

Но Дяг вынес и это, ведь он старался не для себя, а для своей труппы. В отношении себя Серж был ужасным жмотом, ходил в старых вещах, пока те не начинали расползаться по швам. Помню его шубу. У русских были роскошные шубы, русские меха всегда славились, но всему есть предел, моли тоже нужно что-то кушать. Шуба Дягилева угрожала от ветхости попросту превратиться в решето, но он категорически отказывался шить новую!

Закончилось все тем, что шубу Дягу заказала я. Думаете, он ее принял? Как бы не так! Шубу Дяг взял, но не раньше, чем отдал мне ее стоимость. Пришлось выписывать чек на расходы труппы, чтобы покрыть трату хоть таким образом. Но еще пару месяцев Серж сокрушался:

— Что подумает моя труппа?

— Она подумает, что наконец-то ее руководитель отдал моли остатки своего рванья!

Вообще, деньги Дягилеву нужно было давать осторожно. Но вовсе не потому, что он их тут же тратил или проигрывал, нет, у Дяга имелась другая особенность. Едва в карманах заводились свободные средства, он тут же исчезал и появлялся с новым талантом! Откуда их откапывал? У Дяга было просто неимоверное чутье на гениальных артистов.

Но гораздо чаще происходило другое — кредиторы зажимали бедного Сержа так, что тот действительно не мог ни проводить репетиции, ни давать спектакли, ни заказывать костюмы и декорации. Тогда приходила на помощь я. Выписанный чек покрывал задолженность, а также оставлял Дягу на некоторое время призрак свободы. Обычно ненадолго.

Мися познакомила меня с Сержем, но всегда держала на расстоянии. У подруги была такая особенность: все должно происходить под ее контролем, никто не смел общаться между собой, а тем более давать деньги без ее на то высочайшего соизволения. Дягилева это касалось вдвойне, Дяг был Мисиной собственностью вместе со своей труппой и даже художниками и композиторами, работавшими с «Русским балетом».

Я знала о его трудностях — нужны деньги, чтобы возобновить постановку «Весны Священной» Стравинского, но в новой версии. Первый провал балета казался Дягилеву откровенной глупостью, Стравинский был для него гением в музыке, без которого мир существовать не может, но деньги не находились. Дяг начал собирать по тысяче франков со всех, чтобы хоть как-то начать работу, но таких темпов хватило бы на половину жизни. Посчитав свои доходы, я впервые в жизни осознала, что могу выделить средства в качестве помощи «Русскому балету», причем деньги немалые!

Я помню это ощущение: я меценатка! Девчонка из Обазина, за которую некому было заплатить в приюте, теперь сама могла давать огромные деньги, и давать не в долг, не родным на содержание, а просто потому что хотела помочь гениальным артистам. Это были свободные деньги. Не знаю, что повлияло сильнее — действительно желание помочь Дягилеву или сознание, что я достаточно состоятельна. Тогда я предпочитала думать, что первое, теперь понимаю, что второе.

Ну и что, я же помогла!

Правда, сделала это тайно. Что было в моем нежелании открыто заявлять о своем даре? Всего понемногу, тогда я старалась об этом не думать. Я простая кутюрье, которую богема приглашает на обеды и ужины просто потому, что шьет у меня платья, которая пока еще никто в мире искусства, всего лишь зритель, слушатель, хотя и весьма благодарный. Казалось, я еще не поднялась на ту ступеньку, на которой стояла Мися и все ее приятели — Мися по праву рождения, а остальные по праву гениальности. Я еще не доросла до богемы.

В этот мир можно попасть при посредничестве той же Миси, но тогда мое место в уголке, а можно утвердиться вот таким обычным для состоятельных людей способом — дав деньги. Получалось, что я просто покупаю возможность проникнуть в этот мир, а хотят ли меня там знать? Ощущение не слишком приятное, я никогда не навязывала свое общество, а уж при помощи денег тем более. Может, только потому, что у меня их никогда не было?

Разговоры об отсутствии нужных средств Дягилев и Мися вели все в той же Венеции, которая так много значила для Сертов. Пытаясь разобраться в самой себе, я умчалась в Париж и несколько дней размышляла. У меня были деньги, чтобы дать Дягу, я прекрасно понимала, что после этого он просто не сможет игнорировать меня саму, что «Русский балет» будет обязан сделать меня своей, но как отнесутся к этому остальные? Я представила реакцию Миси, когда она узнает, что у меня есть средства для Дягилева. Да, внутри тут же шевельнулся червяк сомнений — Мися устроит так, что деньги попадут к Дягу через ее руки.

Наверное, сыграло свою роль и соперничество с Мисей. Открыто соперничать я так и не решилась, встретилась с Дягом и вручила ему чек на сумасшедшую сумму — 300 000 франков — с условием, что никто об этом не узнает. Кажется, бедный Серж не воспринял меня всерьез. Не желая обижать сомнениями, чек взял, в благодарностях до неба не рассыпался, однако на всякий случай разговаривал вежливо. Ни слова не говорить Мисе обещал (не это ли явилось главным основанием его сомнений?).

Потом я жалела, что не заверила Дяга, что деньги на счету есть и чек не липовый, вероятно, ему пришлось испытать немало волнительных минут, когда он все же потащился с чеком в банк. Понимаю, трудно поверить, что простая портниха могла вот так легко выписать чек на 300 000, когда герцогини едва ли выжимали из своих запасов по несколько тысяч! Но желание поставить «Весну» оказалось сильнее сомнений, уже через день Дягилев прислал мне выражение благодарности, а мой счет в банке существенно уменьшился.