Тридцать один. Огневик - Роман Борисович Смеклоф
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я хотел спросить «почему», но не смог выговорить ни одной буквы. Изменения, предсказанные колдуном, начали происходить. Руки наливались тяжестью и клонили к полу, а голову обволакивал плотный туман.
Я сглотнул слюну. В желудке потянуло. Схватившись за живот, я согнулся и застонал.
– Да! Будет очень больно! – замурлыкал Амос. – Помочь тебе?
Он наклонился в мою сторону, и прошептал:
– Твои руки свободны, – для ясности, он показал свои запястья, забранные в металлический капкан. – Встань и накрой моего стукача ладонями. Несколько мгновений ты с ним совладаешь.
– Не вздумай! – закричал Оливье.
– Не делай этого, – согласился голем.
Амос усмехнулся.
– Не знал, что оборотни опустились настолько, что подчиняются низшим волшебным слугам!
– Я не… – начал Евлампий, но под тяжелым взглядом седого колдуна осекся.
– Тебя ждут такие муки, что предыдущие голодовки покажутся перекусом! – продолжал нашептывать Амос. – Жуткие боли сведут тебя с ума. Ты будешь думать лишь об одном, – он мечтательно вздохнул. – Только когда жаждешь смерти, она не приходит. Так стоит ли терпеть и мучиться? Накрой стукача, и я испепелю тебя в одно мгновение. Обещаю, ты ничего не почувствуешь.
Я замотал головой.
Старик хмыкнул и сел прямо.
– Ты смелее, чем я думал, – с издевкой проговорил он. – Подожду. Ждать, за проведенные здесь годы, я научился.
Я разогнулся, стараясь глубоко дышать.
– Крепись. Все будет хорошо, – забормотал голем. – Надо только переждать.
– Задержи дыхание и не сглатывай слюну, – посоветовал Оливье.
Я и не мог. В горле пересохло. В животе неприятно бурчало.
– Что-то-то делать? – сбивчиво протянул я.
– Все будет хорошо… – начал свою песню Евлампий, но хранитель вкуса его оборвал.
– У тебя один выход, – жестко сказал он. – Или ты его, или он тебя! Напади первым!
– Но маг испепелит его!
– Как? – вскрикнул хранитель. – Без магии, он ничто. Оторви его волшебную башку, ты же оборотень!
Я не ответил.
– Источник, освети Люсьена, не дай погибнуть неосвещенному, – залопотал Евлампий, глядя в центр зала. – Даже неосвещенный достоин твоей благодати.
– Дай сожрать ему ближнего своего, – добавил хранитель вкуса.
Я пропускал мимо ушей их болтовню. Мышцы крутило, а спина уже раздавалась. Напасть на колдуна! Как Оливье в голову такое пришло? Это невозможно. Я скривился. Уже надувались плечи. Хорошо ещё, что жреческая мантия расширялась вместе с моим своевольным телом.
– Источник исцеляющий, помоги неосвященному своими благостями, – бубнил Евлампий.
Даже Оливье перестал подтрунивать над его молебном, обеспокоенно подскакивая на деформирующемся плече.
– Если ты не атакуешь, он победит! А ты мне ещё нужен…
Я болезненно вдохнул. Растягивалась грудная клетка, и как всегда сбивалось дыхание. Воздуха не хватало. Приходилось вдыхать чаще. Горло жгло, и огонь расходился глубже, раскаляя меня изнутри.
– Заклятье пало, – сообщил Амос. – Теперь голод набросится на тебя со всей силой.
Я откинулся назад, растопырил ноги, и, вскрикнув, согнулся вперёд. Пришло время бедер и икр. Сухожилия разрывало от хлынувшей в них крови. Я встал на карачки, выгибаясь и рыча от боли.
– Источник, даруй ему милость сияния твоего, – продолжал причитать голем.
Я прижался лбом к полу, но не удержал равновесие, даже стоя на коленях.
– Проси вместе со мной, – вскрикнул Евлампий.
– Ему ничего не поможет, – отстраненно заметил Амос. – Источнику нет дела до проклятых тварей!
– Разорви его! – закричал хранитель. – Ты не имеешь права сдаваться, я столько в тебя вложил. Мне ещё нужно твоё тело.
Цепь врезалась в кожу. Захрустели шейные позвонки. Я готов был умолять и просить, преклоняться перед кем угодно. Ползать, пусть перед тем же седым колдуном. Даже у ног всех чародеев тридцати миров. Лишь бы прекратилась эта боль.
– Помоги ему! Озари его своим сиянием! – прошептал голем.
– Хоть чуть-чуть, – добавил Оливье. – Дай этому трусу каплю смелости!
Я почувствовал яркий свет даже через закрытые глаза. Приподнявшись, щурясь, посмотрел в центр зала. Стела пылала огнём, переливалась струями воды, сверкала гранями камней и прозрачной чистотой ветра.
– Время покаяния! – прогрохотал могучий голос под куполом.
Согбенные фигуры магов затянули монотонную песню.
К тебе, источник мой, взываю,
К тебе тянусь больной душой;
От света твоего сгораю,
И тяжко плачу пред тобой.
В сиянье растворились звуки,
Тебя прошу, судьбу раскрой.
Хочу забыть я жизни муки,
В тебе одном найти покой.
И сожаления словами
Расплату буду призывать,
Хочу раскаянья слезами,
Я о прощенье умолять.
– Самое время! – заорал Оливье. – Хватай его!
От стелы тянулись прозрачные струи. Они опутывали склоненные фигуры и подбирались ближе. Я встряхнул головой. Голод в недоумении отступил. Впервые за всю мою жизнь он пошёл на попятную. Ошейник по-прежнему давил на шею, но я мог вытерпеть удушающую хватку. С сомнением взглянув на седого колдуна, я начал подниматься с четверенек.
О, дай источник, мне спасенье
Другой дорогою идти,
Унять внутри души смятенье,
и искупленье обрести.
Ты дай мне силы и терпенье,
Чтобы надежды луч возник.
Ты раствори моё сомненье,
Мой самый верный проводник.
– Давай! Или он, или ты! – настаивал Оливье.
– За нападение на другого заключенного приговаривают к карцеру, – прошептал голем.
Я представил крошечную тёмную комнату с тяжёлыми холодными цепями. Голод и ужас впивающиеся в глотку больнее металла. Неподъёмные кольца тянущие ошейник к ледяному каменному полу. Покорность. Боль. Страх. И замотал головой. Нет! Я не послушный пёс! Меня перекосило. Выросшие клыки уже не давали закрыть рот.
– Ты оборотень! – заревел хранитель.
Я зарычал, оскалив кривые зубы. Встал на колено и, оттолкнувшись, прыгнул на Амоса. Схватил за плечи и вместе с ним повалился на пол. Пальцы нащупали дряхлое горло. Седой колдун не успел сказать ни слова.
– Почувствуй, каково это! – зашипел я, сдавливая его шею.
В расширившихся глазах Амоса черепа захлопнули пасти и почернели.
Голем пытался образумить, но я не слушал. Плевать на его нравоучения. Меня разрывает от бешенства. Я лишу этого мерзавца надменной смелости. Он будет таким же жалким и трусливым, как я. Казалось, я даже видел, как она тонкими струйками вытекает из него и втягивается в меня. Полупрозрачный ручеёк похожий на ещё незастывшую дорожку лавы. Такой же необузданный, бесстрашный и безудержный – настоящий концентрат храбрости.
Птичка на затылке беспокойно клекотала, но нанести удар не решалась. Никакого колдовства она не чувствовала, но расползающееся кругом беспокойство не позволяло ей сидеть смирно. Крылья угрожающе вздрагивали, безуспешно пытаясь напугать.
Наплевав на ее писк, я с упоением душил Амоса. Черепа в глазах чародея расплылись. Безгубый рот открывался и закрывался. Грозный поборник вмиг превратился в беспомощного старика, но жалость не приходила. Я ничего не чувствовал. Исчез даже вечный попутчик
