Фельдмаршал Манштейн. Военные кампании и суд над ним. 1939—1945 - Реджинальд Пэйджет

Когда мы подошли к делу, я объяснил Манштейну, что приехал сюда по одной простой причине – потому что считаю отказ от предоставления ему той защиты, которую он заслуживает, идущим вразрез с честью моей страны. Манштейн ответил, что следил за моей деятельностью в парламенте и был впечатлен, как он выразился, благородным отношением к побежденным, и благодарен мне за это. Потом продолжил: «Меня не особо заботит то, что станет со мной; в любом случае моя жизнь уже подошла к концу. Но меня беспокоят моя честь и честь немецкой армии, которой я командовал. Ваши солдаты знают, что когда они встретились с нами, то мы сражались как честные солдаты. Большевистская пропаганда убедила вас, будто в России мы воевали как варвары. Это неправда.[79] В невероятно сложной войне мы поддерживали твердую дисциплину и сражались, сохраняя достоинство. И я намерен защитить честь немецкой армии». Я ответил Манштейну, что мне не многое известно о выдвинутых против него обвинениях и что нам придется подождать, пока откроются судебные слушания, с тем чтобы узнать, чего нам следует ожидать.

Затем объяснил, какое заявление собираюсь сделать по поводу неправомочности Королевского предписания, и он одобрил мое намерение. Мы провели с фон Манштейном множество бесед, и я смею утверждать, что мы в наших взаимоотношениях прониклись друг к другу полным взаимным доверием. Он никогда не оспаривал принимаемые мной решения, а я ни капли не сомневался, что на любой вопрос получу прямой и правдивый ответ.

Ответственные за подготовку процесса разместили членов суда в одном отеле, сторону обвинения в другом, а нас в третьем. Принадлежавшая немцам идея состояла в том, чтобы все три партии участников процесса оказались полностью независимыми. Я считаю это ошибкой, и на практике такая схема действительно не сработала. Члены суда, обвинение и защита постоянно обедали вместе, и наши приятные отношения вне стен суда совершенно не портил тот факт, что на самом процессе атмосфера зачастую оказывалась довольно напряженной.

Схватки в суде давали обильную пищу для прессы. По-моему, по большей части они происходили из-за контраста между опытом защиты и обвинения. Мой криминальный опыт исходил из английских уголовных судов, и я приходил в негодование, когда обвинитель отходил от стандартов сдержанности, свойственных прокурору в английском суде. Опыт Артура Коминса Кэрра и Элвина Джонса включал в себя суды над военными преступниками – первого в Токио, а последнего в Нюрнберге, – но если честно, то их поведение олицетворяло саму сдержанность по сравнению с тем, что стало обычным явлением на других судах над военными преступниками, особенно на тех, где прокурорами выступали американцы. Обвинение, со своей стороны, в высшей степени возмущалось моей манерой ведения защиты, которая действительно являла резкий контраст со сдержанной и оправдательной манерой, принятой сбитыми с толку на прежних судах над военными преступниками немецкими адвокатами. В первый же день Артур Коминс Кэрр выразил удивление по поводу того, что я, британский адвокат, мог заподозрить Королевское предписание в несправедливости. Пока длился процесс, его ожидало еще немалое количество поводов для удивления, некоторые из которых приводили Коминса Кэрра в ярость, поскольку я оставался при убеждении, что фон Манштейн должен получить необходимую и достойную защиту и что национальные чувства адвоката, как гражданина страны-победительницы, не должны влиять на отношение к подсудимому так, как влияют на отношение к нему стороны обвинения.

Сохранить спокойствие в политической дискуссии не так просто, как в юридической, и, пока я говорил о русских, обвинение проявляло относительное беспристрастие, но стоило мне подвергнуть критике поведение остальных союзников, как оно тут же приходило в неистовство.

В качестве адвокатов защиты мы доставили немало забот администрации. Как с нами обращаться? Какое оборудование предоставить? Какие помещения в здании суда выделить? Какую мебель? Комендант обеспечил нас вполне достойной мебелью, но потом появился сержант и забрал наш телефон. Для членов суда и обвинения предусмотрели автомобильный конвой с мотоциклетным эскортом. Две машины – вторая на случай поломки первой – ежедневно доставляли в суд обвиняемых. Должна ли сторона защиты ходить пешком или нанимать такси? Для нас прецедента не было. Все решилось, когда появился председатель суда, генерал-лейтенант Симпсон. Он издал простое и ясное предписание, что с нами должны обращаться и обеспечивать всем необходимым точно так же, как и сторону обвинения, а я, пока нахожусь в Германии, приравниваюсь к званию генерал-майора. Суд постановил, что защита и обвинение будут иметь равные права, и мои немецкие коллеги приятно удивились, получив приглашение отобедать вместе с генералами Симпсоном и Вэйдом, а также с судьей из военно-юридической службы, нынешним судьей Коллингвудом. Контраст с отношением к ним в Нюрнберге и со стороны американцев оказался просто разительным.

Здание, в котором проходил судебный процесс, носило странное имя Дом Курио, названное так не потому, что там происходили странные вещи (curiosity – англ. странность, диковина), а потому, что его назвали в честь некоего господина Курио. Ранее он использовался для концертов, и теперь зал суда разместился в концертном зале. Члены суда восседали за стойкой, задрапированной британским флагом и возвышавшейся вдоль одной из сторон зала.

Прямо над ними расположилась галерея для немцев. Перед входом на нее, в маленьких кабинках, немецких зрителей тщательно обыскивали мужчина и женщина из военной полиции. «Вояки в армейских ботинках на галерее» существовали только в воображении прессы. На самом деле немецкие зрители вели себя тихо и выглядели какими-то бесцветными и подавленными на этом процессе победителей. Среди них постоянно находилась неприметная маленькая женщина в строгой темной одежде, жена фельдмаршала. Уровнем ниже, напротив, располагалась скамья подсудимых со столом для защитников перед ней, тогда как сторона обвинения занимала другой стол сбоку. Обе половины концертного зала отвели для зрителей из стран-союзниц и журналистов. На возвышении, прежде занимаемом оркестром, установили мягкие кресла, оборудованные наушниками, для особых гостей, членов Контрольной комиссии и жен членов суда. С другой стороны расположились журналисты, военные и иностранные наблюдатели. Подтянутая фигура фон Манштейна на скамье подсудимых излучала само достоинство. С трудом передвигающийся и почти слепой (катаракта) старый фельдмаршал оказался всего лишь плодом фантазии журналистов – как и наблюдатели «в армейских ботинках». Обвиняемый на протяжении всего процесса демонстрировал свои замечательные способности и, что бы ни выдвигало против него обвинение, за семь дней перекрестного допроса показал себя более чем достойным соперником.